— Ну и взыграло! — крикнул Лавруха, останавливаясь, чтобы поправить мешок, и они опять пошли, увязая в снегу и наваливаясь грудью на ветер.
Не раз Алексей читал про снежные бураны, не раз воображение его рисовало картину схватки человека со стихией, но самому никогда не приходилось испытать этого. И теперь он не испугался бурана, не думал об опасности, ему просто было неприятно ощущать студеный ветер, продувающий сквозь одежду, чувствовать, как смерзаются залепленные снегом ресницы и немеют щеки. Ноги в неудобных валенках быстро устали, отяжелели, сделались чужими.
Они шли долго. Уже совсем стемнело, пропали деревья и кусты, все сгинуло в метели, все потонуло в белесом сумраке. Алексей надеялся только на Лавруху. Будь он один — сел бы от изнеможения и отдохнул. Но старик сказал, что садиться опасно: не заставишь себя подняться и замерзнешь, что надо идти хоть через силу.
И вот Лавруха остановился у большого осокоря и вдруг повернул в сторону.
Через несколько минут он отдирал топором заколоченную дверь в маленьком домике.
Домик в одну комнату, с закрытыми ставнями, с кухонной плитой был пуст. На полу, усыпанном мусором, намело снегу. Когда плотина образовала водохранилище, на реке установили морские электрические бакены, и бакенщиков осталось немного; немало опустело таких домиков, с крупно написанными номерами постов на фронтонах.
— Ну, вот и доползли, — сказал Лавруха, ставя в угол пешню и снимая мешок. — Схожу в сарайчик, топлива поищу.
Вскоре забилось, заиграло в плите пламя, поплыл горький запах дыма, заслезились бревенчатые стены. Лавруха и Алексей держали руки над конфоркой, ловили теплые струйки, растирали стянутую холодом кожу. Потом расстегнули полушубки, сняли шапки, а еще через некоторое время остались в куртках.
— Что же, Миколаич, вскипятим чай.
— Конечно. — Алексей достал из мешка котелок, принес из колодца воды.
Пока закипала вода, разогрели банку консервов и замерзший хлеб. А топка все пожирала дрова, и от раскаленной докрасна чугунной плиты разливалось благостное тепло.
После горячего чая стало совсем хорошо. Буран шумел, стучал ставнями, а в домике от этого было еще уютнее.
— Не приведи бог в такую погоду в степи оказаться, — сказал Лавруха, с наслаждением затягиваясь из коротенькой трубочки. — Я раз попал так-то… Хорошо, на омет соломы набрел, залез в омет-то и двое суток от бурана хоронился. Тогда и отморозил, — он показал обрубок указательного пальца. — Тольки и всего, одним пальцем отделался.
Уминая култышкой горящий в трубке табак, он улыбался поблеклыми, уже стариковскими глазами сквозь редкие, свисающие до ресниц брови.