Минул год этой второй жизни, до краев заполненной работой, творчеством, — жизни, уже казавшейся ей единственно возможной. Но для третьего, предпоследнего действия оперы ей вдруг понадобился смех, детский смех. Напрасно пыталась она вспомнить, как он звучит, ведь так давно уже не виделась с детьми. Попробовала было сыграть детский смех на рояле, но получился плач. Она все зачеркнула и начала сочинять заново. Вышло еще печальнее.
В конце концов, разве у меня нет собственных детей? Чем не источник информации, подумала она и, прибегнув к заклинанию, попала в самый разгар ужасного скандала: услышала, как сама вопит во все горло, как дети ревут в три ручья, и, не успев даже вникнуть, в чем дело, быстренько удалилась. Пускай уж сами как-нибудь разбираются, кто прав, кто виноват. Сейчас это ее не интересовало. Ей нужен был детский смех, а вовсе не плач. И Элизабет решила отправиться на одну из площадок для игр, расположенных поблизости. Там всегда роилась детвора и звенел веселый смех.
Впервые за время своей двойной жизни Элизабет вышла из квартиры. Лестница была, как всегда, натерта до зеркального блеска — того и гляди, упадешь. Даже не чертыхнувшись в душе, как бывало раньше, она быстро сбежала по ступеням, радуясь, что никого не встретила и, значит, избежала вечных разговоров о погоде и сушке белья. У нее в голове звучала опера, не хватало только смеха, к нему-то и летела она как на крыльях. Людей, встречавшихся ей по пути, она не замечала — скорей, скорей туда, к детям.
Ребятишек на площадке для игр на этот раз оказалось совсем немного; одни лазали по перекладинам, другие возились в песочнице, третьи качались на качелях; мамы и бабушки чинно восседали на скамьях. Элизабет подсела к одной пожилой женщине и уставилась на детей. Они весело смеялись и визжали от радости, но в ее душе ничто не отзывалось на их смех. Наоборот, чем больше она сосредоточивала свое внимание, тем глуше звучали их голоса, тем дальше они уплывали. И вдруг лица детей и взрослых как бы превратились в маски. Губы их двигались, но звуков слышно не было. Видимо, только ей одной — ведь остальные продолжали беседовать как ни в чем не бывало. Элизабет покрутила пальцами в ушах, протерла глаза — лица оставались безликими, звуки — беззвучными.
— Который из них ваш внук? — Элизабет казалось, что она кричит во все горло, но старушка ее явно не слышала: как сидела, глядя на играющих, так и продолжала сидеть. Через некоторое время рот ее приоткрылся, и к ней подбежал ребенок — Элизабет не разобрала, мальчик или девочка и какого возраста, потому что по его лицу, ничего нельзя было понять. Старушка вытерла ребенку нос, дала легкого шлепка, и он побежал назад, к детям.