— И еще много, много поцелуев.
Она показывает сколько, широко разводя руки. Через полчаса я свободна. Наконец-то встречусь с друзьями в кружке. После пятилетнего супружества не выношу одиночества даже несколько дней. Напоследок еще раз заглядываю в детскую.
— Ты уже уходишь?
— Да, будь умницей.
— Не беспокойся.
— Если закричит малышка…
— Если малышка закричит, я залезу с головой под одеяло.
— Спокойной ночи.
Два с половиной часа общественной жизни прошли. Слишком быстро. Сижу в машине, которая везет меня домой. Нас трое. Холодно. На меня вдруг нападает тоска. Пустая квартира. В голове крутится вопрос, сам по себе он вырывается сквозь сжатые губы. Жду ОТКАЗА. Первое «нет», самоуверенно улыбаясь, делает несколько вежливых реверансов, прежде чем вонзиться в уши. Второе «нет» более мягкое, завуалированное, но не менее определенное. Значит, остаток вечера одна. Машина осязаемо отторгает меня. Ждущие глаза подталкивают меня к подъезду. А я еще охотно погуляла бы по ночной улице. Какой влажный, темный вечер… Впереди — вечная ночь. Вдруг зажигается свет. Мои руки не слушаются моих желаний. Они сами знают, где выключатель. Двадцать четыре ступеньки. Какие у меня тяжелые ноги. Свет жжет мне глаза.
…0.30. Я совершенно пьяна.
Перевод Вит. Крюкова.
РАЦИОНАЛИЗАТОРСКОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ
Целый день Петер снимал фаски, до одури: заготовку в станок, опустить рычаг, визг металла, деталь в сторону, следующая — обычно устаешь не так сильно; но сегодня он труп, а может, это у него «внутреннее», как бесподобно выражается его мать. Собрание прогулял, завтра, конечно, крик будет, сейчас бы только завалиться на диван, поставить Элвиса или Чака Берри и бутылку для полного счастья. Ничего больше. Но тут возникла бабушка:
— Петерль! — Неужели он никогда не отучит ее от этого имени! — Петерль, сестра заболела, отвези меня в дом престарелых на уколы.
Бабушке каждый день делали два укола, каждый день приходила сестра, а вот сегодня она не пришла, угораздило же ее заболеть именно сегодня. Петер поднялся с дивана, на котором уже устроился, спустился с бабушкой по двум лестничным маршам, усадил в кресло-каталку и двинулся в путь. Он любил бабушку, и, конечно, пройтись сейчас по свежему воздуху было совсем не плохо. Лишь бы не попасться на глаза кому-нибудь из приятелей. С другой стороны, теперь у него появилась прекрасная отговорка, почему он пропустил собрание. Две улицы были уже позади, толкая кресло, Петер насвистывал Элвиса, зонг, в котором Элвис смеется как сумасшедший, — больше всего он любил эту песню. Обычно он пробовал подражать смеху Элвиса, но смеяться сейчас показалось ему неуместным. Бабушка тихо подпевала.