Незнакомец поднял взор к небу и тяжело вздохнул.
— Вас что-то беспокоит, сын мой? — спросил тогда архидьякон.
— Кто здесь? — отозвался незнакомец, тревожно озираясь.
Люциус подошел ближе.
— Поведайте мне о своих терзаниях, — участливо предложил он.
Незнакомец, увидав перед собой священника, отчего-то даже не удивился.
— Поздно, — зловеще усмехнувшись, сказал этот человек и вновь повернулся к реке.
— Тогда покайтесь! — не отставал Люциус.
— А для этого еще, пожалуй, рано, — с той же усмешкой отвечал незнакомец.
Архидьякон на минуту призадумался.
— Раскаяние в принятом решении может помешать приведению его в действительность, — произнес он, благо подтверждением тому был случай с Филиппом, произошедший еще только этим утром. — И если замысел ваш недобрый, вы сможете отказаться от него.
Люциус говорил весьма убежденно и потому мог надеяться на то, что его слова найдут хоть какой-то отклик в душе незнакомца; но тот остался глух к ним и продолжал хмуро смотреть на мерно несущую свои воды реку.
— Что ж, — проговорил тогда архидьякон, — мне казалось, что для вас будет лучше дать волю своим сомнениям сейчас, нежели мучиться чувством вины или упрекать себя за совершенную ошибку потом. — Он пожал плечами и собрался уходить. — Наверное, это не так. Но учтите: второе гораздо тяжелее, чем первое.
Незнакомец опустил голову, чуть не коснувшись подбородком груди, и снова вздохнул.
— Мне просто надоело жить, — тихо сказал он.
Люциус обернулся. Мужчина, стоявший на краю причала, выглядел потерянным и несчастным, но на человека готового расстаться с жизнью, он похож не был.
— Так жить, — пояснил незнакомец. — Изо дня в день трудиться как проклятый за жалкие гроши, а всё ради чего? Ради того чтобы кое-как сводить концы с концами? — говорил он, все более и более распаляясь. — Каково это: вечерами возвращаться домой, зная, что и там ждет работа в виде непременной случайности, вроде прохудившейся крыши или расшатавшейся дверной петли, а по утрам просыпаться с уверенностью в том, что вновь начавшийся день будет полон такими же будничными заботами как предыдущий? — Кисти его рук напряженно сжались. — И не иметь ни времени, ни средств, ни возможности для того чтобы вырваться из этого заколдованного круга. — Он повернулся лицом к архидьякону и тот был поражен тем, насколько оно исказилось. — Мне опостылела эта рутина! — на выдохе заключил незнакомец, — я лишь хочу освободиться.
Люциус был весьма разочарован. Он чувствовал, как в нем зарождается презрение к этому слабому, малодушному человеку и уже начинал жалеть о том, что заговорил с ним. Но уйти теперь, после того как сам настоял на этой своеобразной исповеди, было бы по меньшей мере невежливо.