— Я и не хотел! Боги, вот нелепая выдумка! С чего вдруг я буду тебя наказывать, если ты не просил?!
— Зачем же? — выдавил Вил, изо всех сил вжимаясь плечом в жёсткую кору старого вяза.
— Это просто поводок! Поначалу всех малышей с поводком тренируют… ну, то есть, ты ведь только начинаешь, — смущённо пояснил Энтис. — Если постоянно прерывать урок и словами растолковывать, какой мускул ты неверно напряг да когда неправильно повернулся, — и времени уйдёт куча, и всё равно не поймёшь. Поэтому делают так, — он легонько хлестнул Вила ремнём по бедру: — Вроде поводьев для коня. Сигнал: здесь ошибка. Твоё тело поймёт куда раньше, чем рассудок. И запомнит. Это помощь тебе, подсказка. А вовсе никакое не наказание! — он сердитым жестом отбросил волосы за спину, едва не задев себя по лицу пряжкой ремня. — Нет, ну надо же придумать! Я тебе кто — Магистр?!
Вил прижался затылком к шершавому стволу и глядел в серое небо. Раз в жизни нужна гроза, и её нет…
— Спасибо, что объяснил. — Ему даже удалось улыбнуться. — Ладно. Поехали дальше, Рыцарь.
И снова череда резких, болезненных с непривычки движений, и стук дерева о дерево, и падения, и алые росчерки ремня на коже. Он учился понимать «сигналы»… учился не ждать их. Выходило плохо: Энтис хмурился, меч вырывался из рук, и «поводок» оставлял на нём новые следы. Сказать по правде, объяснение его не убедило: как окаянный ремень ни обзывай, но сделаешь ошибку — и «пробуждатель воина» тотчас ударит. Ну разве же не наказание?!
Вил уже едва мог скрывать, как измучился, когда Энтис уловил запах от костра и занялся кроликом, великодушно разрешив другу отдохнуть. Мясо, как ни странно, не подгорело. Энтис сиял (для него сей блестящий результат упражнений в кулинарии был большой редкостью), Вил улыбался тоже, засыпал счастливого повара похвалами, набрал терпких ягод огнёвки в качестве приправы, но ел совсем мало (стараясь, чтоб друг не заметил). Зато аппетиту Энта неудачный «урок» ничуть не повредил, и глядеть на него — весёлого, с блестящими глазами и удивительно красивого, даже когда он до ушей перемазался в кроличьем жире, — было так приятно, что Вил и сам немножко повеселел. С неясным чувством вины он взял минелу и тронул струны, думая: «Извини, малышка», — и Лили отозвалась нежной мелодичной трелью, будто уверяя: она ему рада и вовсе не обижается, хоть на некоторое время ей и предпочли меч.
Втайне он надеялся проиграть до темноты и позабыть о мечах до завтра, но надежда не оправдалась: минелу у него отняли, и мучения начались сызнова. Он понял, что опять не сводит глаз с «поводка», и, пытаясь отвлечься, начал язвительно комментировать свои действия, а потом, сам не заметив, взялся за друга — вскоре от его шуточек у бедного Энта пылало лицо, дрожали губы, и в конце концов Вил всё-таки дождался: ремень свистнул, и он, с багровым рубцом на плече, выронил меч и упал на колени в утоптанную траву. Энтис пришёл в отчаяние, напугавшее его сильней любых наказаний: побелел, как мел, встал на колени возле него, умоляюще заглядывал в глаза и срывающимся голосом говорил, что не хотел, но неважно, ударь меня тоже, сколько угодно, только прости, пожалуйста, прости… Вил готов был язык себе откусить и чуть не плакал от стыда, сбивчиво заверяя: он понимает, это случайно, глупо на случайности обижаться, он и не обижается, ну ни капельки… а Энт смотрел так, что он себя просто ненавидел. Но желание учиться, как ни странно, не пропало. Совсем наоборот — он вдруг совершенно успокоился. И, к собственному изумлению, обнаружил: ни гордость, ни «летающий» меч его нисколько не волнуют, страх куда-то делся, и уроки ему нравятся, по-настоящему нравятся. А «поводок» — мелочь, не стоящая того, чтобы позволять ей портить ему удовольствие. Тем более, использовался он всё реже, а затем — и знака не прошло — вовсе исчез и больше не появлялся.