«Ферзь, однозначно баба Катя — мой ферзь!» — думает Лешка, словно до этого не встречался он с великолепной бабой Полей, трагично-таинственной тетей Мариной Рядовой, Шутом-Карасевым и многими другими Астрадамовскими фигурами, отлично играющими шахматную партию на стороне черных. Что ж, сердце фольклориста склонно к измене и жизни по принципу «здесь и сейчас». Ему — простительно…
Беседа течет дальше. Серые нити повседневности Арсеньевой так плотно, так естественно переплетаются с яркими вкраплениями сверхъестественного, что Лешка теряется в этом узоре воспоминаний, не может разделить, где ему «интересно», а где — нет.
— Вот переезжали мы, это еще в родительском доме когда, в Княжухе, угу. Тятька тогда другой дом сотворил — там всем подрядом ему помогали. У нас так: кто строится, зовет всех мужиков да родню, ставит им бочонок браги — и айда пошел. Хоромы получаются! У нас-то прежняя изба низенька была, вся окнами в землю глядела, а эта-то, нóва, — светла, с полатями, куды там!
И вот мы поехали на телеге-то скарб перевозить, тятька лошаденку колхозну впряг, повернулся к старой избе и говорит: «Дедушка домовой, айда со мной! На новое жительство!». И вот те крест! Не может сдвинуться телега с места — и всё тут. Ну ни в какую. И так и сяк, измучились вконец! Это я вот сама хорошо помню.
Ну, чаво делать? Тятя слез, снова кланяется, значит: «Дедушка, ты уж не обессудь, давай рядом беги с нами. Лошаденка стара, не свезет всех!». И вот, помилуй Бог, вот щас вспоминаю, индо мороз по коже — пошла телега-то наша! Поехали-полетели, как в сказке. Вот чудеса, ребятёшки. Подлинно чудеса!
Арсеньева прыгает с табуретки и через полминуты приносит очередную порцию печений. Щеголева с Будовым улыбаются, поглядывая то друг на друга, то на ртуть-бабушку. Стариков весь — внимание и собранность: нельзя упустить ничего из сказанного!
— Может, молочка? — Щеголева не успевает отказаться и перед ней, как на скатерти-самобранке, появляется трехлитровая банка — со вчерашним, вечерним, вкусным. Оля разливает по советским бабушкиным кружкам холодное молоко, фольклористы с удовольствием принимаются пить, усатя губы белыми полосками.
— А в кельях-то как хорошо сидели: девчонки вяжут-рукодельничают, парни придут с гармонями-балалайками. Веселó! Не то что щас: в телек пялятся, а чего там смотреть-то? Якубовича вон только с дедом глядели да надоело: одно и то же кажный раз. А раньше-те — и «Подгорну», и «Семеновну» плясали. А краковяк-то умеете? Нет? А ну-ка становись!
Баба Катя за руки поднимает сначала порозовевшую Щеголеву, затем смущенного Будова.