Пани Катержина спокойно, не спеша курит. Как случилось, что сегодня днем он мог совершенно забыть о ней? Почему ему не пришел на память этот единственный взгляд, которого он боится больше, чем взгляда того, о ком пытался напомнить ему отец Бружек? Неужели теперь поздно и ничего нельзя предотвратить? В какой ад после рассказа Квиса превратится их жизнь, их, которые не могли дышать и думать один без другого?
— Может быть, моя история, — начинает наконец свой рассказ Квис, обращаясь к пани Катержине, — покажется вам выдумкой, а может быть, она вас испугает. Возможно и то, и другое. И если даже вы скажете, что все это — плод моего воображения, вы, наверное, будете правы, но для меня это все равно останется действительностью. Я верю, что все происходило именно так, как я увидел, хотя сейчас мне самому это начинает казаться фантастикой.
Рудольф Нольч вдруг успокаивается и впервые, после того как закурил, затягивается и выпускает дым к Афине Палладе, которая слишком высоко, чтобы обидеться на его провокацию.
Начало хорошее, думает он, скорее всего никакого прямого обвинения не будет. Знает же он, однако, с какого бока подступиться к моей жене. Было — не было. И зачем только на месте этого бродяги не лежал он? Уж ему-то я свернул бы шею.
Пани Катержина подается вперед, теперь она действительно заинтригована.
— Рассказывайте. Не важно, что было, важно, что вы чувствовали. Правда внутри, а не вне нас.
Ее супруг беспокойно двинулся и сжал поручень кресла. Не любит он слышать таких речей из уст жены.
Первое важное заявление Квис делает повышенным от волнения голосом:
— Я видел человека, который готовился убить другого.
— Боже, — выдыхает пани Катержина. — И он это сделал?
Розоватые пятна на скулах Квиса вспыхнули, превратившись в четко обведенные красные островки на желтой коже лица и кажутся еще более неестественными, чем прежде.
— Нет, но не это важно, во всяком случае важно не настолько, как кажется на первый взгляд. Подумайте лучше о той черте, которую преступил этот человек в своем сознании. Видимо, он многие годы забавлялся, представляя себе, как было бы, если бы он своими руками отправил кого-то на тот свет. Может быть, он считал даже, что по каким-то, одному ему известным причинам, он имеет на это какое-то право. Но всегда был уверен, что никогда ничего подобного не сделает и может безнаказанно предаваться этой игре воображения, так как знает свою силу и умеет остановить себя вовремя. Я рассказываю сейчас о том, чего не знаю доподлинно, о предыстории того, чему я был свидетелем, но я убежден, что иначе быть не могло. Примите в расчет, что его соблазняла сама невозможность: раз такого никогда не случится, отчего же не поиграть?