Юноша не собирался истерично впадать в панику. Переговоры могли затянуться по многим причинам, к тому же они не раз обсуждали положение, князь часто отмечал, что Али Захид аль Максуд — человек тяжелого и непредсказуемого нрава, что не меняло того факта, что выяснять позицию столь сильной фигуры следовало в первую очередь.
С завидной периодичностью, тревога сменялась яростным гневом: о конечно, кто он такой, чтобы ради его спокойного сна слать гонца с известием о причинах задержки!
Но какие бы доводы не приводил Амани, как бы активно не убеждал себя, — тревога лишь усиливалась, а тоска все сильнее сжимала сердце. Уже ничем не получалось отвлечься, вечера он проводил над развернутой картой князя, вновь и вновь перебирая все их беседы, чтобы понять могла ли Амиру угрожать реальная опасность в этом путешествии, возможно ли, что они упустили что-либо?
Впрочем, все равно. Ситуация способна ухудшиться в любой момент, а Аман никак не мог узнать об этом, да и от случайностей не избавлены даже мудрейшие! Эти земли никогда не были настолько мирными, чтобы как в присловии даже девственница спокойно могла пройти из одного города в другой с мешком золота. Амир не из тех, кто прячется за спинами, да, он опытен, умел, но… любая стычка могла оказаться роковой. Что если сейчас Амир опять ранен, что если на этот раз серьезно?!
А еще Амир князь, и не нужно иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться — есть люди, которых его смерть обрадовала бы весьма и весьма! С удвоенным рвением и забыв об обычно присущей осторожности, Амани посвятил свои дни тому, чтобы любыми путями собрать даже самую скудную информацию о возможных врагах, недругах и друзьях, каждый которых мог оказаться сомнительным. Ночи же он снова стал проводить в опустевшей постели князя.
Если после его отъезда, юноша запер двери меж их комнатами и вернулся к себе из соображения элементарных приличий, логики, нежелания лишний раз бередить и без того бурное воображение и отличную память, то теперь попросту не мог заснуть иначе. Так же, — ему казалось, что подушки и простыни впитали ставший родным запах, позволяя обмануть себя и ощутить присутствие мужчины чуть ближе, чем это было возможно в действительности.
«Бисмилля! Бисмилля Рахман Рахим! Алла Карим! Что же ты сотворил со мной, мой господин…»
Он был свободен, он знал и верил, что в полном праве распоряжаться своей жизнью, в любой момент покинуть крепость на все четыре стороны, но понимал что с некоторого незаметного момента, неуловимого мгновения — принадлежит Амиру больше, чем если бы в самом деле сидел на цепи, а на теле горело клеймо. Право! Это было бы досадной мелочью по сравнению с тем, как пылало сейчас сердце, и Аман приходил в его холодную постель, — как раненный зверь, истекая кровью, прячется в логове.