Дойл вышел, ненадолго оставив решетку открытой, а обернувшись, увидел, что камера уже пуста.
В своих покоях он без сил упал на кровать, успев только пробормотать, что должен встать к обеду, и сразу же провалился в густой черный сон без сновидений — слишком короткий, как ему показалось. Голос Джила разбудил его слишком быстро.
— Вам пора собираться, милорд, обед уже скоро, — очень жалобно проговорил мальчишка. Все тело ломило, как будто от горячки или лихоманки. Дойл поморщился, но усилием воли поднял себя с постели — что бы там ни было, Эйриху стоило узнать о ночных событиях во всех подробностях и как можно раньше.
На обед Дойл все-таки опоздал — усталость сказывалась слишком сильно, и он с большим трудом оделся и привел себя в порядок. В теле ощущалась неприятная слабость, голова болела как с похмелья. Чтобы прийти в себя, он выпил залпом два кубка холодной воды, но это не слишком помогло.
Войдя в зал, он сразу же направился к Эйриху, только коротким взглядом скользнув по сидящей на другом конце стола леди Харроу и лишь слегка ей улыбнувшись.
— Вот ты где, — шепотом сказал Эйрих и добавил громко: — мы рады вам, дорогой наш брат.
— Прошу простить за опоздание, ваше величество.
Дойл сел на свое место, подвинул было к себе блюдо с мясом, но так ничего и не взял, вместо этого наклонился к брату и коротко рассказал о ночном погроме, пожаре и предстоящей публичной порке всех причастных.
— Ты думаешь, это нужно? — нахмурился Эйрих. — Люди напуганы…
— И ты должен показать, что нарушение твоих приказов карается со всей строгостью — это их успокоит больше любых милостей.
Эйрих задумчиво постучал рукояткой ножа по столу, но кивнул, соглашаясь, и снова наклонился к Дойлу, но ничего на сказал, потому что двери зала резко распахнулись, и вбежал запыхавшийся стражник в полном облачении.
— В чем дело! — резко спросил Эйрих, мгновенно прекращая все шепотки и устанавливая полную звенящую тишину.
— Ваше Величество, — стражник поклонился почти до пола, — у главных ворот гонец, говорит, срочнейшее донесение. Его не впускают, и…
— Никого не впустят в город, пока болезнь не закончится. Пусть уезжает, — ответил Эйрих спокойно, но его губы заметно побелели, а пальцы сжали скатерть.
— Мы можем выслушать из-за ворот, — почти беззвучно пробормотал Дойл. Эйрих услышал, его глаза блеснули:
— Впрочем, мы желаем знать, какую весть он привез, а потому изволим лично прибыть к воротам.
Дойл подскочил при этих словах почти сразу. Что бы ни привело гонца к воротам, это было важно — он чувствовал. Интуиция буквально кричала о том, что эти вести не принесут ничего хорошего, и сердце отзывалось на волнение бешеным стуком, пальцы подрагивали от странного возбуждения.