—#Да поймите же вы, мне надо непременно ехать!#— в сердцах взмахнул руками Платон Ильич.#— Меня ждут больные! Боль-ны-е! Эпидемия! Это вам о чем-то говорит?!
Смотритель прижал кулаки к своей барсучьей душегрейке, наклоняясь вперед:
—#Да как же-с нам не понять-то? Как не понять-с? Вам ехать надобно-с, я понимаю очень хорошо-с. А у меня лошадей нет и до завтра никак не будет!
—#Да как же у вас нет лошадей?!#— со злобой в голосе воскликнул Платон Ильич.#— На что же тогда ваша станция?
—#А вот на то, что лошади все повышли, и нет ни одной, ни одной!#— громко затвердил смотритель, словно разговаривая с глухим.#— Разве вечером чудом почтовые свалятся. Так кто ж знает — когда?
Платон Ильич снял пенсне и уставился на смотрителя так, словно увидал его впервые:
—#Да вы понимаете, батенька, что там люди умирают?
Смотритель, разжав кулаки, протянул руки к доктору, словно прося подаяния:
—#Да как же не понять-с? Отчего ж нам не понять-с? Люди православныя помирают, беда, как же не понять! Но вы в окошко-то гляньте, что творится!
Платон Ильич надел пенсне и машинально перевел взгляд своих оплывших глаз на заиндевелое окно, разглядеть за которым что-либо не представлялось возможным. За окошком по-прежнему стоял пасмурный зимний день.
Доктор глянул на громкие ходики в виде избушки Бабы-яги: они показывали четверть третьего.
—#Третий час уж!#— Он негодующе качнул своей крепкой, коротко подстриженной головой с легкой сединой на висках.#— Третий час! А там и смеркаться начнет, понимаешь ты?
—#Да как не понять-с, как же не понять…#— начал было смотритель, но доктор решительно оборвал его:
—#Вот что, батенька! Доставай мне лошадей хоть из-под земли! Если я туда сегодня не попаду, я тебя под суд подведу. За саботаж.
Известное государственное слово подействовало на смотрителя усыпляюще. Он как бы сразу заснул, перестав бормотать и оправдываться. Его слегка согнутая в пояснице фигура в короткой душегрейке, плюшевых штанах и высоких белых, подшитых желтой кожей валенках застыла неподвижно в сумраке просторной, сильно натопленной горницы. Зато его жена, тихо до этого сидевшая с вязаньем в дальнем углу за ситцевой занавеской, заворочалась, выглянула, показывая свое широкое, ничего не выражающее лицо, уже успевшее осточертеть доктору за эти два часа ожидания, пития чая с малиновым и сливовым вареньем и листания прошлогодней «Нивы»:
—#Михалыч, нешто Перхушу просить?
Смотритель сразу пришел в себя.
