– Будет революция, – заявил Ронек убежденно.
– Не лги. Она уже была.
– Будет другая. Настоящая.
– А это какая? – спросил Небольсин.
– Липовая. Она ничего не изменила. Ничего не дала народу. А необходим поворот. Как говорят моряки, поворот «все вдруг*. К миру, Аркашка!
– Но господин Керенский…
– Да знаю все, что ты скажешь. Керенский – социалист, Керенский – защитник в политпроцессах, Керенский… снова ввел смертную казнь на фронте! Это тоже он сделал.
– А ты бы не ввел?! – обозлился Небольсин. – Что прикажешь делать на месте Керенского, если фронт разлагается? Не умники ли вроде тебя и разложили фронт?
Ронек выровнял стакан точно по середине блюдечка. Сверху – бряк ложечкой. Казалось, этот маленький человек сейчас развернется и маленькой ручкой треснет громадного Небольсина, сидящего перед ним в пушистом халате. Но они были друзья…
– Пошли, – сказал Ронек. – Посмотрим, что с коровами. Среди нагромождения вагонов, блуждая с ломом в руках, они отыскали вагон-теплушку. Сковырнули пломбы.
– Взяли! – крикнул Небольсин, и оба откатили двери.
В лицо пахнуло застоявшейся коровьей мочой, смрадом и гнилью. Обтянутый кожей скелет поднялся из темноты и сказал людям жалобное свое, умирающее свое: «му-у-у…»
Остальной скот лежал уже мертвым.
– Вот, полюбуйся, – сказал Ронек, весь в ярости. – В Петрограде умирают с голоду, а они… эти душегубы!..
– Кого ты обвиняешь? – спросил Небольсин, чуть не плача от жалости к животным. – Я бы сам задушил негодяев… всех! Но я-то при чем здесь?
– Ты ни при чем. Ты просто стрелочник тупика. Наверное, по простоте душевной ты думаешь, что это дорога в мир? Ах, мой милый Аркашка! Это дорога в тупик, здесь она обрывается. И этот тупик, поверь, может для многих из нас обернуться жизненным тупиком!
– Как ты сказал? Жизненным тупиком?
– Я так чувствую, – ответил Ронек. – Осмотрись вокруг, Аркадий, и ты тоже почувствуешь это.
Небольсин рассмеялся – совсем невесело.
– Это очень неприятный афоризм, Петенька! В старые добрые времена за такие пророчества пороли розгами.
– Закрой! – сказал Ронек.
Сильный Небольсин навалился на клинкет задвижной двери, со скрежетом она поехала, закрывая умирающую корову.
– Сена бы… – сказал Небольсин подавленно.
– Откуда у нас сено? Резать? Но кожа и кости. Да и холодильников нет. Они знали, куда надо загонять скотину. И загнали насмерть. Прощай, Аркадий, я пойду…
Теплые ветры широко задували над Мурманом. За сопками – там, где раскинулось кладбище, – обмахивались по ветрам белым-белы черемухи, уже увядающие. Было что-то раздражающее в негасимом мареве солнца, в ослепительном блеске неба, с высоты которого падали чайки на темную ледяную воду. И лежал в низинах твердый, прозрачный лед, никогда не тая.