У Иоанна нет рассказа о чудесном рождении и вознесении на небеса, и все чудеса становятся знаками, указывающими на внутреннюю реальность. Даже повествование о распятии в изложении Иоанна – история преображающего дара, который появляется, когда кто-то живет, несмотря на неприятие, и дает жизнь тем, кто думает, что они ее отнимают. Способность к самопожертвованию – признак прикосновения к трансцендентному. Это признак Бога. Целостность является в мир, когда чья-то жизнь по доброй воле отдана за других. Это происходит, когда кому-то удается избавиться от инстинктивного стремления к выживанию и обрести способность отдавать жизнь «меньшим», своим братьям и сестрам. И наконец, воскресение у Иоанна – это не впечатляющие сверхъестественные действия. Если прочитать двадцатую главу Евангелия от Иоанна, ясно, что сверхъестественные действия; лицезрение Иисуса, воскресшего во плоти; даже осмотр Его ран на руках, на ногах и в боку, – все это явно не изменило ничью жизнь. В двадцать первой главе Евангелия от Иоанна ученики просто возвращаются к рыбной ловле в Галилее, словно никаких событий вечного значения и не было вовсе. Однако сказано, что в Галилее воскресший Христос является опять, но на этот раз – чтобы призвать их и, возможно, уполномочить «пасти агнцев Моих» и быть вестниками жизни, любви и того бытия, благодаря которому более глубокое, вселенское, сознательное появляется во всех людях мира, причем это сознание воспринимается как жизнь Бога в них.
Как Бог имеет жизнь в самом себе, пишет Иоанн, так и Сыну он дает иметь жизнь в самом себе (Ин. 5:26). Мистический взгляд Иоанна на Иисуса буквально кричит о том, что мы действительно принимаем участие в жизни Бога, точно так же, как Иисус. У нас с Богом общее бытие, как и у Иисуса. Значит ли это, что и сознание у нас общее с Богом? Думаю, да, и по мере того, как наше сознание становится более глубоким и полным, мы переходим от сущего в выживании к сущему в любви, мы участвуем в реальности Бога и являем ее. В одном из гимнов христианской Церкви отражено это мистическое единство (таких гимнов насчитывается лишь несколько), когда в нем говорится о Боге: «Во всей жизни Ты живешь, самой истинной из всех»[70]. Мистики уловили почти интуитивно, что Бог не является внешней по отношению к жизни сущностью, которую нам надлежит уговаривать и умасливать, чтобы добиться божественной защиты и в конечном итоге восторжествовать над окружившими нас полчищами демонов, пока мы ищем в вечности смысл и цель и делаем на нее ставки. С этим принципом нашего умирающего религиозного прошлого идет вразрез мистическое восприятие – более искушенное, чем вера, более интуитивное, чем догматы, согласно которому Бог – высшее сущее, к которому относится наше бытие.