В этот день в комнате Владислава я многое узнал о Валериане Лукасиньском. Он бывал у Скавроньских, дружил с отцом панны Ядвиги.
— Худощавый, среднего роста майор, с красивым лицом и огромными задумчивыми глазами. Удивительно скромный, — вспоминала пани Скавроньская. — Ты, Ядвига, наверное, его не помнишь, была еще крошка.
— Нет, помню. Именно из-за глаз, — сказала панна Ядвига и, подойдя к шкафу, начала что-то искать.
— Он был масоном?
— Да. И муж мой тоже.
— И Казимеж Бродзиньский, — сказала Ядвига, все еще роясь в книгах.
— В те годы это было просто поветрие, — объяснила пани Скавроньская. — Говорят, сам император Александр был масоном, а потом вдруг приказал распустить это общество.
Но польские масоны существовали еще и после запрета… Это и решило судьбу Лукасиньского.
Ядвига подала мне небольшую книжку:
— Вот, посмотрите. Ее написал пан Лукасиньский в тысяча восемьсот восемнадцатом году.
— «Размышления некоего офицера о признанной необходимости устройства евреев в нашем государстве и о некоторых статьях на эту тему»… — прочитал я вслух.
— Ах, помню! — воскликнула пани Скавроньская. И она рассказала, какой горячий спор возник в те годы вокруг евреев. Генерал Красиньский издал книжку на французском и польском языках. Он очень резко отзывался об евреях, называл их людьми без родины. После этой книги многие начали требовать выселения евреев из Польши, потому что они будто бы вредны. А пан Лукасиньский предлагал убедиться, что евреи могут быть полезными, и приглашал покончить с извечным презрением к ним…
Панна Ядвига отыскала страничку, где пан Лукасиньский объяснял, что чувство родины и должно отсутствовать у людей, которые не имеют в государстве родных и друзей и живут в страшной нищете. Он требовал установить с евреями дружбу и духовное общение.
— Да! — воскликнула пани Скавроньская. — Особенно на эту книжечку разгневался граф Красиньский. Он выступил в печати снова, обозвал Лукасиньского еврейским защитником и пытался уличить его в нерасположении к шляхте.
Возвращаясь в школу, я вспомнил старого Шмуля с Абрашкой и графа Вулкицкого. Их история, значит, была отголоском варшавского шума?.. А может быть, и мой отец был масоном? Я решил, когда приеду в отпуск, поговорить с ним на эту тему.
Вацек после коронации начал настойчиво искать моего общества, и я все не мог понять, чем его так обворожил. Он каждый большой перерыв подсаживался ко мне, интересовался книгами, которые я читаю, и заводил разговоры о том, что мне нравится или не нравится.
— Зачем ты меня допрашиваешь? — наконец не выдержал я. — Не все ли тебе равно, какой у меня вкус? Я тебе не начальник, под которого нужно подлаживаться, и не профессор, к чьим знаниям следует прислушиваться.