Он и старался изо всех сил.
– Послушай, – сказал он ей вполголоса, приобняв за плечи. – Не надо думать обо всех этих людях, которые сюда пришли. Они всё равно ни черта не понимают в кинопроизводстве. Даже если ты облажаешься по полной, никто и не заметит. Что касается Семёна… он знает, что ты можешь это сделать. Он выбрал тебя не случайно. Понял, что ты справишься. Ты действительно сможешь, я верю… Ты же много раз выступала на сцене! Так представь теперь, что съёмочная площадка – это и есть сцена. Только играть тебе сейчас нужно перед одним-единственным зрителем. Передо мной… – он взял её за подбородок и заглянул в глаза. Вера благодарно улыбнулась.
– Спасибо, Саша. Я попробую…
– Забудь про публику и про камеры, – посоветовал он напоследок. – Рядом с тобой никого нет, кроме меня. Смотри на меня, слушай меня, говори со мной. Это всё, что от тебя требуется.
В очередной раз грохнула хлопушка ассистента.
– Начали!!!
Вера на миг закрыла глаза. Когда же открыла их – все только подивились этому чудесному преображению. Перед графом Николаем Бобровским стояла цыганка Настя – независимая, упрямая, своенравная. Пристально, без улыбки, смотрела она ему в лицо, чуть нахмурившись. Белецкий – вернее, граф – и сам заробел от этого сурового взгляда.
– Что же ты сделала со мной, Настенька, – тихо сказал он. – Приворожила, что ли… Ничего я больше в этой жизни не хочу, ничто не радует. Только быть с тобой, видеть тебя… и рад бы избавиться от этой напасти, а не получается. Да пожалей же ты меня, бессердечная! Или уж убей вовсе…
– Смеётесь вы надо мной, барин, – еле слышно отозвалась Настя. – Придумали себе любовь, и мне голову закружили, заморочили… Как же вы потом меня отрывать от себя будете? По живому резать? – она осторожно подняла руку и нерешительно погладила графа по щеке, сама не отдавая себе отчёт в том, что делает. Тот, и веря и не веря, перехватил её ладонь, прижал к своим губам… а затем медленно, словно боясь вспугнуть дикую пташку, взял лицо Насти в ладони и осторожно поцеловал.
Асины щёки опалило жаром. Ей передались и волнение, и трепет очарованной цыганки – казалось, что Белецкий сейчас целует именно её, Асю… и вовсе не по роли. Она закусила губу, наблюдая за этим не то настоящим, не то киношным поцелуем.
Настя, поначалу задрожавшая в объятиях графа Бобровского, точно осенний листок, вдруг сама прильнула к нему. Отчаянно и решительно – да гори оно всё огнём… Но несколько мгновений спустя опомнилась, вырвалась из кольца его рук, вскрикнула безнадёжно, будто сердце себе рвала: