С возрастом он стал скептичнее смотреть на игру, когда-то бывшую для него всем.
“Я ведь всю жизнь играл в футбол, по большому счету, ничего другого и не умею. Но последние годы переосмысляю свою жизнь. Сейчас думаю, что гораздо правильнее для души было бы стоять за станком, за чертежным кульманом... Играть во дворе в футбол, наверное, безобидно, только если ты это как праздник общения воспринимаешь, не ревнуешь, не ругаешься. А вот когда начинаются страсти, так называемая спортивная злость, тогда, видимо, и начинается грех. Увы, большой спорт и страсти неразделимы. Чтобы достичь чего-то, ты должен выложиться полностью. А это калечит — и тело, и душу”.
Это уже от веры. Федор пришел к тому, что испытание дается человеку не случайно, что талант, и несчастья, и вообще все — от Бога.
Он часто уезжал в отдаленную церковь и жил там неделю-полторы: работал, молился, успокаивал душу.
“Прежде не мог в церкви долго находиться, на меня что-то давило и будто выталкивало наружу. Но все изменилось, когда зашел в храм на территории больницы. Понял, что должен позаботиться о своей душе, прийти к Богу — и почувствовал там себя легко и умиротворенно”.
С какого-то момента не только в “Спартаке” — во всем советском футболе стали понимать, что Федор немножко не от мира сего. Еще задолго до того, как он ударился в Бога, было в нем что-то блаженное, а позже, когда вера начала перепутываться с болезнью, это давало порой сумасшедший эффект.
По своей природе это был очень добрый и простой человек. Романцев скажет о даре Федора: он сам не знал своего масштаба.
За это его и любили. В нем не было современного понимания крутости, он был такой, как мы, с общим для всех прошлым и настоящим.
Ходил в кино, ел пельмени из гастронома, любил нашу эстраду — “Машину”, “Песняров”, “Самоцветы”, “Голубые гитары”. Первый магнитофон у него появился, только когда стал играть за команду мастеров. А джинсы купил, первый раз отправившись с молодежной командой на турнир в Индонезию, не “Ли” и не “Вранглер” — тоненькие индийские. А когда смог приобрести фирменные, было приятно, но без восторга. Восторг — это когда против киевлян пройдет фокус из кунцевского двора.
И взгляд простой, без величия, с затаенной внутренней грустью за доброй улыбкой. Он был как мы — таким, какими могли быть мы, если бы и нас поцеловал Бог.
В какой-то момент он стал обходить отдельные темы, чувствовал, может проскользнуть слишком личное, лишнее. Журналисты действительно приходили с разным, осторожно выводя на этакое, что потом на страницах не опускали.