Поль молчит. Этот спектакль выглядит неубедительно, но столь же вероятно, что играется он на полном серьезе. Эльза жаловалась ему, что ее определили в ночную смену, говорила, что хочет ее поменять, а позже сообщила, что ей это не удалось: пришла ее очередь шесть месяцев работать в смене, которая начинается в четыре часа дня и кончается между полуночью и двумя ночи.
Полковник возвращает записную книжку в карман. Он постукивает по столешнице карандашиком, который держит между большим и средним пальцами. Постукивает легко, сперва заточенным кончиком, затем, перевернув карандаш, — тупым концом, словно уминает табак в сигарете с обоих концов. Тап, тап — стучит карандашик.
Полковник говорит: — Спасибо, Поль. — Откладывает карандашик в сторону и встает.
— Не за что, полковник.
Он встает, чтобы уйти, и на полпути между стулом и дверью с его губ чуть было не срывается краткая просьба обращаться к нему в более официальной манере, но он мгновенно решает, что это может прозвучать как ворчание шофера, обидевшегося, что к его имени не приставили «мистер». Он уходит без слов и вправду обиженный, но не выказав ни малейшей униженности.
В этот день он может не ехать на службу, ему до смерти хочется вернуться к себе и завалиться спать. Однако он садится в автобус, ближе всего подъезжающий к Комплексу, а потом добирается своим ходом через две деревеньки, а это целых четыре с половиной мили. Охранник на проходной здоровается: — Хороший денек, сэр, — и, пропуская Поля, смотрит на часы. — И все же, похоже, будет дождь, — замечает Поль, глядя на толпящиеся в небе белые облака. Действительно, почему бы охраннику и не посмотреть на часы? Но Поль заставляет себя не оборачиваться, чтоб не увидеть, возвращается ли тот в свою будку, откуда, быть может, согласно полученным инструкциям, сообщит по телефону о возвращении Поля и о времени возвращения. Есть слабая возможность, нет, безусловная возможность, даже вероятность того, что полковнику Тилдену, офицеру службы безопасности, хочется выяснить, насколько Поль выбит из привычной колеи. Однако человеческий взгляд неспособен обнаружить страхи Поля в эти послеобеденные часы ранней английской весны 1944 года.
— Вот я и говорю Джону: если Гарри и Жизель поедут с нами, то Говард сможет отправиться с Гарри к Перл, а Джон мог бы приехать с Джин в воскресенье и остаться на ночь до нашего отъезда. Но если Рэй остановится в Нантакете, то мне нужно там быть ради Мерлина с Джэй — им негде остановиться. Это если Пьер отправится в Италию. Если нет, то я не представляю, как нам быть. Катерина, я знаю, сможет вернуться только в сентябре, но если Пьер вернется в последнюю неделю августа, нужно будет пристроить где-нибудь Джэй или Мерлина, либо-либо. Но Джон говорит: пусть едут в Калифорнию и подыщут там работу на каникулы, как Элайн Харви и Сэм прошлым летом. С какой стати стеснять именно нас? Гарвен считает…