Городок в Беду не окуклился, не протух насквозь живой мертвечиной человеческой лени с гнилью. Наоборот, взятый в ежовые рукавицы совета инженеров, путейцев и батальона пехоты, переезжавших в эшелоне куда-то на Урал, справился на ять. Не дал развалиться сложившемуся обществу, прижал, как выбрались наружу, мародеров с бандитами. Железнодорожники, прибрав к рукам находящийся в Усть-Кинельском сельхоз-навоз, то есть сельскохозяйственный институт, за аграрные проблемы взялись как за родные паровозы. С подходом, вдумчиво, сурово и работая только на результат.
Результат сейчас, в первый месяц осени, красовался по всему периметру кирпичного красавца. Собственные хозяйства, фермы и хуторки вокруг Кинеля сулили Городу крупную добычу с одной стороны, начни они расширяться… и нехилые проблемы с сопротивлением с другой. Люди тут, даже на первый взгляд, отличались от городских как небо и земля. На кой ляд им городская центральная власть?
Казалось бы, как так, время-то одно и то же вокруг, ан хрен, натюрлих.
То ли дело было в Рубеже – аномалии, на двадцать лет запершей Самару от мира, пока ее не вырубил пропавший Орис, то ли еще в чем, но тут даже воздух вдыхался лучше. Сейчас, во всяком случае. Местные, чаще всего, оказывались румяными, кровь с молоком, без бледных десен, с крепкими зубами. Жопы у трех прошедших юных девок, статных и грудастых, качались так приятно глазу, что Хаунд умудрился забыть о больной руке.
– Крутится, вертится шар голубой…
Картошка, свекла, кукуруза, табак россыпью в мешках, яблоки… настоящие яблоки, морква, лук и чеснок. Сокровища золотились и темнели на солнце. Хаунд, проходя мимо продовольственного базара, косился на него с завистью. В Город перепадало всего ничего, за килограмм сраной жарехи из картохи в «Ни рыбе ни мясе» Лукьян драл втридорога. Ну, пока еще не удрал со Спортивной. Сейчас, спустя целое лето и пока не начавшуюся войну, втридорога там лупили другие.
– Крутится, вертится вместе со мной…
Народ гомонил, ругался, ссорился и спорил, кто-то заливисто и совершенно идиотски ржал как конь в одной из палаток. В другой, совершенно не смущаясь, охала, низко и заводно, явно горячая особа. Хаунд глянул на вывеску и поморщился. В палатке принимал костоправ.
– Крутится, вертится, хочет упасть…
Грохотали молотки мастеров по починке всего возможного. Прямо на глазах любопытной детворы кузнец, крепкая мадам в брезентовом комбинезоне и майке без рукавов с надписью «Питер» и портретом лысого перца в противогазе, мастырила нож. Некислый такой мессер, длиной с предплечье самого Хаунда.