Проклят тот, кто пытается материальными красками удержать внешний вид святых на безжизненных и немых иконах, — ибо такие иконы не имеют никакой пользы; писать их — это безумная идея и дьявольское изобретение, вместо того чтобы в себе самих отображать как на живых иконах добродетели святых, сохраненные в письменном вице, и побуждаться к тому рвению, которое они имели[377].
Даже на иконоборческом соборе 815 г. все еще раздавался подобный упрек: собор иконопочитателей в Никее будто бы учил, что по причине вочеловечения следует «недостойной материей рисовать» непостижимого Сына Божия и оказывать почитание «безжизненной материи икон», хотя оно принадлежит только Богу. Собор также запретил изображать и почитать святых «в мертвом виде портрета»[378]. По сравнению с высотой и достоинством предмета низкие средства изобразительного искусства рассматриваются как kakotecniva, как злое искусство[379], как искусство «мертвое, ненавистное, неживое»[380]. Доходит до взрыва подлинного возмущения: «Как они осмеливаются рисовать прехвальную Богоматерь средствами вульгарного искусства язычников?»[381].
Живой образ — мертвый образ: таков различительный признак, по которому иконоборцы отделяли икону от идола. Но что есть истинная икона? Согласно цитированным текстам, истинным образом считается тот, который точно, без порока изображает свой первообраз. Константин V первым отчетливо сформулировал подобное понимание образа. Император-солдат, богато одаренный от природы, проявил себя и как значительный богослов. Чтобы всерьез понять и обсудить его аргументы, иконоборцам потребовалось полстолетия.
Единосущный образ
Император Лев III отвергал иконы, потому что они «немы и бездыханны». Его сын Константин V так обосновывает это отвержение: «Каждая картина — это копия своего первообраза... Чтобы действительно быть образом, он должен быть единосущен отображаемому, ...дабы сохранилось целое: иначе это не образ»[382]. Но именно этого и недостает иконам, пишемым на досках; они не единосущны своему первообразу, вследствие чего совсем не заслуживают именоваться образами. Чтобы быть подлинным образом, в отпечатке должен полностью «сохраняться» и присутствовать первообраз. При таком понимании образа — иконы вообще невозможны!
Откуда император Константин почерпнул подобное воззрение? Он, кажется, далеко отошел от того античного понимания образа, в котором весьма подчеркивается ущербность отпечатка по сравнению с первообразом и картины считаются тенями, слабыми отблесками высокого первообраза. Так откуда же заимствовал Константин представление о единосущном образе? Собственно, мы уже встречались с подобным представлением в тринитарном богословии, у св. Афанасия Великого, для которого Сын является предвечным, единосущным образом Отца. Может быть, данное превращение античного понятия об образе за истекшее время было распространено настолько далеко, что Константин теперь вообще признает моделью образности только образ всех образов — Сына, «образ невидимого Бога»?