— Какой еще Лиссабон… — Ее пластинку, похоже, заело. — А что наши близкие скажут?
— А мы им все по скайпу объясним! Потом я разведусь, мы поженимся, у нас будут красивые дети, и пойдут они в школу. Лиссабонскую. — Меня несло.
— Марк, перестаньте. — Марина досадливо махнула рукой. — Ну что за фантазии! Я завтра выхожу замуж. Без вариантов.
— И что, мне вас не отговаривать? Вы же врач, вы любите конкретику, скажите: есть у нас будущее?
— Бесполезно отговаривать. Нет у нас никакого будущего.
— А если вы разведетесь через пять лет? И прибежите ко мне? А? — Я испытывал почти физическое наслаждение от этой ирреальной беседы.
— Вполне возможно, что и разведусь, — вдруг согласилась Марина. И зло добавила: — Вот только к вам я не побегу, уж в этом я уверена!
— Это почему же? — Я почувствовал себя уязвленным.
— А что тут непонятного? — Марина засмеялась — трескуче, неприятно, закашлялась, отхлебнула вина. — Что тут непонятного? Через пять лет вам сколько будет? Шестьдесят?
— Почему шестьдесят? Пятьдесят восемь! — запальчиво воскликнул я и осекся.
— Какая разница, все равно шестьдесят! А мне тридцать пять будет! И вы думаете, что я к вам побегу?!
Я не думаю, дорогая моя, я знаю. Мне вдруг стало грустно и легко одновременно. Словно я носил за собой сундук с дорогими сердцу детскими книжками, утомил руки, натер мозоли, а потом взял да и сбросил сундук в овраг — вон он, перекатывается по склону, рассыпая книжки. И жалко, и легко.
— А чем вас так эта цифра пугает? — Я решил еще немного продлить психоаналитический сеанс. — Я полон сил, спортом занимаюсь, выгляжу неплохо, сердце в порядке, вы сами говорили, что левый клапан — это ерунда…
— При чем тут клапан? — Марина с кривой усмешкой рассматривала опустевший бокал. — Вы женаты. Вы намного старше. Я хочу семью и детей. Что вы можете мне предложить, кроме собрания сочинений Фаулза и шедевров мирового кинематографа?
— Ничего. — Я был совершенно искренен. — Вы правы, Марина. Больше мне вам нечего предложить. Поэтому я вас отпускаю. Отпустите же и вы меня…
Она так поразилась, что замерла с незажженной сигаретой во рту и уставилась на меня. Потом вынула сигарету и произнесла:
— Но я и не держу вас, Марк… Спасибо вам за все. Я вас всегда буду помнить. Это были лучшие полгода моей жизни. Пока что лучшие, — уточнила.
— У вас еще будут дни куда лучше, — сказал я, ощущая стремительно наваливающуюся сонливость. — Поверьте мне, я знаю. Будет еще лучше…
Я увидел, что туман вокруг словно ожил, заворочался. Огонек Марининой сигареты стал исчезать в сгустившейся дымке. Все заволокло влажной мутью, в которой лишь угадывался силуэт сидящей напротив женщины.