Тогда почему? Почему Эва уехала тогда в Нью-Йорк, если не существовало никакого другого мужчины? И почему она скрыла от него свою беременность? Или было что-то еще? Что-то, о чем она до сих пор помалкивает?
Джаред вскочил, подошел к окну и уставился вдаль. Он должен заставить Эву рассказать все.
Хотя на самом деле не нужно ему никаких рассказов. Что ему нужно — с той самой секунды, как он увидел ее в бутике Бентона, — это держать ее в своих объятиях. Слышать ее вздохи, входя в нее.
Всего лишь один-единственный раз.
Чтобы вспомнить, а потом забыть навсегда.
Джаред застал бабушку в мастерской. Она красила травы. Какое-то время он просто смотрел, как она опускала сухую осоку в разноцветные жидкости. Длинные седые косы свисали до пола, когда она кланялась и благодарила травы за то, что они позволили ей плести из них корзины, как это делали до нее многие поколения индейских женщин.
Муна почувствовала присутствие внука. И, не отрываясь от работы, спокойно спросила:
— Где они?
— Уехали к Бену. — Джаред опустился в кресло среди ее горшков с краской. — Что-то там по поводу свадьбы.
Муна кивнула:
— И Эва взяла с собой Маленькую Звездочку?
— Да.
— Она уже хорошо себя чувствует?
— Эва считает, что да.
Муна внимательно посмотрела на внука:
— Тебе было бы лучше, если бы она позвала тебя поехать с ними?
— Что? — Он чуть не задохнулся. — Нет, конечно!
— Почему злость владеет твоими мыслями?
Джаред нервно провел ладонью по лицу. Иногда провидческие способности его бабушки оказывались очень кстати, но сегодня они только усугубляли дело.
Час назад Эва уехала на ранчо отца и забрала Лили с собой. Джаред отправился в свой кабинет, чтобы разгрести накопившуюся работу, но был не в состоянии сосредоточиться. Сначала он попробовал найти успокоение в конюшне, а потом пошел к Муне.
Бабушка угадала точно. Он злился — злился потому, что Эва не предложила ему поехать вместе с ними. Злился, что четыре года он был лишен не только Лили, но и Эвы.
— Эва.
Неужели он никогда не освободится от нее?
Ночью он не находил сна. В полном изнеможении ворочался с боку на бок, мечтая, чтобы эти скрученные простыни превратились в ее длинные, стройные ноги.
— Она становится взрослой, — сказала Муна.
Джаред кивнул:
— Я знаю. И с трудом верю, что моя дочь…
— Не Лили, нет. Эва.
— Эва?
— Она уже в состоянии обрести себя.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Она избрала тропу прощения, а не тропу возмездия. — Муна внимательно посмотрела на внука. — Думаю, это ребячество — цепляться за разрушительные помыслы.
Глаза Джареда сузились:
— Ты говоришь обо мне? То есть я цепляюсь? Ты об этом?