Делать больше было нечего, Аким и крутанул акселератор до упора. Генератор, еле-еле беззвучно работавший на малых оборотах, завизжал высоко и выдал всё, что мог. Мотор и винт сразу выдули из-под лодки белый бурун, корма ушла в воду едва не до края борта, а нос на полметра из воды вышел. Саблин положил руль до упора вправо. Нос лодки Саблина наехал на борт лодки Татаринова. Нет, опрокинуть или перевернуть Аким его лодку не смог, но Ефиму пришлось раскинуть руки, чтобы удержать равновесие, он затопал сапогами по дну лодки, чтобы не выпасть. А когда нашёлся, встал ровно и смог вскинуть «Тэшку» к плечу, было уже поздно. Саблин выстрелил.
Картечь пробила грудь Ефиму Татаринову навылет. В белом солнце фонтаном промелькнули крупные капли цвета незрелой вишни. Ефим повалился на борт и опрокинулся в воду вместе с винтовкой.
И всё стихло.
Солнце жгло, впрочем, как обычно, стрекозы летают, а казаки молчат. Смотрят друг на друга, ничего не понимая. А далёкий трансформатор всё ещё гудел где-то. Всё было странно и нелепо. А Саблин стоял, всё ещё сжимая ружьё. Только что все были живы и здоровы, вот буквально двадцать секунд назад. Эти двадцать секунд всё изменили. Саблина всё ещё разбирала злость. Он бы и ещё раз в него выстрелил за Юрку, не свались Татаринов в воду. Да, за Юрку. Злость тут же ушла, как только Аким вспомнил про друга.
Поставив ружье, Аким склонился над Червоненко, провернул его к себе лицом. И как же он обрадовался, когда понял: тот жив.
Серо-зелёная перчатка КХЗ, которую Юра прижимал к правой стороне груди, была перечёркнута чёрными полосками. Сквозь пальцы то и дело пробивались новые полоски, большими красными каплями падали на дно лодки.
— Что ж случилось-то, а, Аким? — спрашивал Юра и удивлённо смотрел на Саблина.
— Сиди, не разговаривай, — сказал Аким строго, осматривая дыру в КХЗ.
— Как же так случилось? — не замолкал Юра. — Чего это с ним было, а?
Червоненко говорил, а на его губах кровь уже. Он кашлянул, на пыльник Саблина, на рукава полетели капли. Вылетели красные, а на грязном пыльнике сразу стали чёрными.
— Молчи ты, сиди, — орёт Аким на него, — и болтает, и болтает, всю жизнь заткнуться не мог, так и сейчас говорит, и пуля его не успокоит. Говорун!
Он встаёт, оглядывается:
— Казаки, подсобите!
Но те сидят в своих лодках, насупились, никто не пошевелился даже, глаз с него не сводят.
— Вот дурачьё, — орёт Саблин, — чего вы? Идите, помогите.
Но они не двигаются.
— К чёрту вас, — ругается Аким и раскрывает «аптечку». Сам приговаривает. — А теперь как учили, как учили. Ты, Юрка не боись, я всё помню, я всё помню.