Похоже было, что некоторые из моих коллег старались приуменьшить ряд негативных эффектов применения леводопы. В одном письме говорилось, что, даже если то, что я описываю, есть чистая правда, публиковать это нельзя, поскольку такого рода правда «негативно скажется на атмосфере оптимизма, крайне важной для получения адекватной терапевтической реакции на леводопу».
Я полагал, что «Журнал Американской медицинской ассоциации» поступает неправильно, публикуя эти критические письма и не давая мне возможности в том же номере на них ответить. Что я мог бы сказать со всей ясностью, так это то, что пациенты с постэнцефалитным синдромом крайне чувствительны к леводопе; в том, что касается скорости и интенсивности реакции на препарат, они гораздо чувствительнее, чем страдающие обычным паркинсонизмом. Поэтому я и видел у своих пациентов реакции, которые развивались в течение дней или недель, в то время как врачи, занимавшиеся болезнью Паркинсона, этих эффектов могли не видеть годами.
Но вся эта история вскрыла и более глубокие проблемы. В своем письме в «Журнал Американской медицинской ассоциации» я не только выразил сомнение в надежности того, что до сих пор казалось обычной врачебной процедурой – дал лекарство и контролируй его эффекты; я выразил сомнение в предсказуемости как таковой. Случайность становилась существенным и обязательным феноменом, выраставшим из практики постоянного применения леводопы.
Мне была дана редчайшая возможность сказать нечто важное, но я не знал, как это сделать, как остаться верным собственному опыту, не лишившись одновременно и возможности публиковаться, и доверия со стороны коллег. Очень остро я это почувствовал, когда моя большая работа о больных с постэнцефалитным синдромом и их реакции на леводопу была отвергнута журналом «Мозг», старейшим и наиболее уважаемым неврологическим журналом.
Когда я был еще студентом, в 1968 году в Лондон приезжал известный советский нейропсихолог А. Р. Лурия, который читал лекцию о развитии речи у пары совершенно идентичных близнецов, и для меня настоящим открытием было продемонстрированное им сочетание наблюдательности, теоретической глубины и чисто человеческого тепла.
В 1966 году, приехав в Нью-Йорк, я прочитал две книги Лурии – «Высшие корковые функции человека» и «Мозг и психические процессы». Последняя, содержавшая большой набор историй болезни пациентов с пораженными лобными долями, вызвала мое восхищение[38].
Позже, в 1968 году, я прочитал книгу Лурии «Ум мнемониста». Первые тридцать страниц я думал, что это роман. Но затем понял, что передо мной – описание случая из практики, самое глубокое и детальное описание случая из практики, которое я когда-либо читал. Но здесь были драматизм, сильное чувство и структура романа.