В Хиву Шекспир прибыл 12 июня, когда русская экспедиция уже давно вернулась в Оренбург. Известие о настоящем масштабе катастрофы, постигшей русских в северных снегах, уже достигло столицы, и хивинцы бурно радовались тому, что называли своей грандиозной победой. Более благоприятного времени для приезда в Хиву Шекспир выбрать просто не мог. В первый же вечер по прибытии Шекспира пригласили на прием кхану. «Его Высочество принял меня очень любезно», — отчитывался лейтенант, отметив, что между ними сразу же установились хорошие отношения. Особенно благоприятное впечатление произвело на Шекспира отсутствие у хана какой-либо рисовки. «При его дворе не было ни помпезности, ни показухи, нигде никакой стражи, и я не увидел никаких драгоценностей», — писал он. Сам Шекспир, высокий, красивый, прекрасно сложенный и представительный, всем своим внешним видом человека, привыкшего командовать, видимо, тоже произвел на хана более выгодное впечатление, чем осторожный и серьезный Эбботт.
Несмотря на то что угроза вторжения русских войск в его владения фактически отпала, мысль о том, что для ханства теперь по всем соображениям гораздо выгоднее подружиться с Россией, уже глубоко запала в голову Аллакула. Да и соображение о том, что разозленные русские могут вернуться с неизмеримо большими силами, весьма тревожило владыку, и, когда Шекспир завел с ним речь все о том же самом, хан уже давно был готов к решению. Тридцать первого июля он издал фирман следующего содержания:
«Слово отца побед, победителей и побежденных — Харезмского шаха.
Повелеваем подданным нашего Харезмского повелительного двора, пребывающего в райских веселых садах, управляющим отдельными странами, начальствующим над юмудским и чаудурским туркменскими народами, всем храбрым воинам, биям и старшинам народа киргизского и каракалпакского и вообще всем блистающим в нашем царствовании доблестными подвигами, что по дознании о сей нашей высокой грамоте, которая издана в лето от эры благословенного пророка нашего 1256, в месяц джума дилван, о том, что мы вступили с великим Российским Императором в дело миролюбия, с твердым намерением искать его высокой дружбы и приязни; отныне никто не должен делать набеги на русское владение и покупать русских пленных. Если же кто, в противность сего высокого повеления нашего, учинит на русскую землю нападение или купит русского пленного, тот не избегнет нашего царского гнева и должного наказания, о чем и объявляется сим всемилостивейшим нашим повелением в лето 1256 (1840 г.)».
Затем хан освободил собственных невольников и приказал сделать то же всем своим подданным, а русским пленникам велел являться к Айтову, дабы тот мог составить списки освобожденных и лично убедиться в действительности освобождения из неволи всех русских. Когда проверка эта была окончена, хан выдал каждому пленному по одной тилле (золотая монета, ценностью в четыре рубля серебром), по мешку муки на дорогу и по верблюду на двух человек. Отпуская Айтова вперед, хан объявил на аудиенции, что он не только не остановится на возврате русских пленных и на издании фирмана, но что готов исполнить и прочие требования России.