А Надя и рада — нянчится, играет, как и раньше в дочки-матери, только уже по-настоящему. Своих кукол сразу забросила. Вот спят близнецы, Маша с Сашей, чуть расслабишься, сядешь отдохнуть после тазика с пеленками, проснется кто-нибудь один, закричит, конечно, благим матом и другого обязательно разбудит; одного в одну руку, другого — в другую, и качай. Мать прибежит, поможет и усылает потом на кухню: «Иди, Наденька, уроки делай. В ученье твое спасение». А Надя — ничего, даже не устала, только с виду исхудала, заострилась всеми своими девичьими местами. И учеба давалась ей легко — шла на золотую медаль, да в последнем классе за автовождение получила единственную четверку в аттестат. Плохой из нее был водитель грузовика. Зато радовалась, искренне радовалась за любимую свою подружку — той тоже светила медаль, и засветила-таки.
И открылись перед ними, юными, красивыми, все дороги. Куда дальше пойти учиться? Надя так для себя и не могла решить. Хотелось ей по-прежнему возиться с детьми, сколько бы их ни было, хотелось ей стать мамой. Чего уж проще? Да останавливала с детства внушенная родителями мысль, что просто только кошки рожают, что должно быть какое-то чувство ответственности перед своим ребенком и прежде, чем родить, нужно самой вырасти, поумнеть, научиться жить. Потому Надя и решила поступить в Воронежский педагогический институт.
Но тут, откуда ни возьмись, прибежала та самая любимая подружка, которую Надя любила из-за того, что тоже ее воспитывала, как Машу с Сашей, сама того не замечая. И подружка не замечала, не думала, что бежит плакаться не к подруге-одногодку, а к своей воспитательнице. Прибежала, закричала: «Что делать, Надюха?» Ее парень, по которому она беспричинно, как Наде казалось, сохла, уезжает после школы поступать в военное училище в далекий Ленинград. И подружка решилась: за ним! «Но боюсь, боюсь одна, — причитала эта новая возлюбленная декабриста. — Поехали со мной, Надюха, а?» Ну что ответить? Не оставлять же ее неразумную одну. Надя сказала родителям, что уезжает. Мама вспылила: «А если подружка в колодец прыгнет — и ты за ней? Что, вам в Воронеже институтов мало?» — но потом взглянула на младшеньких своих, на близнецов. Тем уже по три года было, и с ними уже легче стало. Взглянула и остыла — поняла, что старшая дочь убежать от этой своей обузы хочет, и не вправе она, мать, свою дочь неволить. Была надежда, что не поступит дочка, срежется на каком-нибудь трудном столичном экзамене и назад вернется. Пусть тогда эта пигалица, подружка ее ненаглядная, сама там, в холоде, в голоде, да вдали от родного дома поживет. А вышло все по-другому.