Ехать бы так и ехать. Смотреть по сторонам, не думать ни о чем, узнавать новое. Ехать бы так всю жизнь. Но вечерело, кончался этот проклятый день.
Я остановился в очередной деревеньке и в первой же избе, некрашеной, почерневшей от времени, получил ночлег. Все было просто: я, еще не заглушив двигатель, вылез из машины, и тут же мне навстречу выбежала из дома и остановилась на крыльце маленькая сгорбленная старушка. Фразой из каких-то фильмов или, еще скорее, из детства — из сказок я начал наше знакомство:
— Хозяйка, пусти переночевать.
— Отчего же, ночуй, сынок, — ответила она и с этими словами скрылась за дверью. У меня возникло чувство, что меня поначалу с кем-то перепутали. Так оно впоследствии и оказалось.
Я оставил машину у палисадника, огороженного низеньким заборчиком — не от людей, а, скорее всего, от кур и скота. Больше никаких заборов не было, что для меня, посещавшего иногда дачи знакомых, оказалось в диковинку.
Вошел в дом, блуждал в темных сенях, пока хозяйка не открыла дверь и не пустила меня внутрь. В нос сразу ударил тяжелый угарный дух — топилась печь. Еще пахло воском, кожей и чем-то резким, новым, непонятным. Что-то скворчало и булькало — из сеней я сразу попал в кухню.
На крыльцо хозяйка выскочила без платка, а внутри, в избе уже накрыла им голову. Представились друг другу. Евдокия Тимофеевна — очень приятно! — сразу предложила умыться «с дорожки» и, оценив мое неумелое пользование рукомойником, сама полила мне из ковшика. Пока я вытирался и оглядывался, хозяйка накрывала на стол, и, сев за него, я, наконец, почувствовал адский голод — не ел ведь с утра. Да и было от чего появиться слюне: сметана, яйца, огурцы, зеленый лук и уверения, что все свое — «свойское», а на горячее — какой-то суп с плавающим в нем куском сала.
— Серые щи, — пояснила хозяйка.
— Серые? — таких я еще не едал.
— Серые, из крошева.
— Из чего?
— Из крошева. Эта такая засоленная капуста.
— А-а. Квашеная?
— Нет, сынок. Из квашеной капусты варят кислые щи, а это — другое. Да ты лучше отведай.
Я запустил ложку в это новое для себя блюдо. Оно было солоно, горчило, и пахло тем же горьким запахом, что и во всем доме, но оторваться от него было невозможно.
— Кушай, кушай, — Евдокия Тимофеевна, успев перед этим зачем-то сходить в сени, умиленно смотрела, как я по-стахановски работаю ложкой. Она вытирала что-то фартуком и вдруг выставила на стол прозрачную бутылку.
Сама она есть не стала. Пригубила только самогона из старинной, судя по желтизне, граненой стопочки — «За компанию». И то ли самогон подействовал, то ли самой ей хотелось поговорить, то ли я умело расспрашивал — выговорилась она перед незнакомым человеком. Живет одна-одинешенька: и мужа, и двух сынов схоронила — «Одним словом, зажилась». Муж на войне пропал без вести. Старший сын по пьянке провалился вместе со своим трактором под лед на реке Плюссе; здоровяк был — мог бы и выплыть, да, видно, не захотел: что за цена его жизни по сравнению с колхозным имуществом. Трактор летом вытащили, а сына так и не нашли. Младший подался в город поступать в институт, да связался с плохими людьми и сгинул в тюрьме. Писала она тогда во всякие инстанции, пришел ответ, что умер он, а как, где — об этом ни слова. Могли ведь и ошибиться. И ведь ни одной могилы у нее на кладбище нет — сгинули все, а, может, еще и живы. Чувствует она, что не зря зажилась, есть еще кто-то — он, наверное, сын, которому помощь материнская еще нужна. (Вот почему, понял я, без платка — на крыльцо.) Иногда сношенька заходит, старшего жена, по хозяйству помогает. Она в соседнем селе живет. Да не часто теперь стала появляться, сама постарела, да и путь неблизкий. Жаль, детей не успели они завесть. С внуками было бы все веселее. А хозяйство большое: огород, свинья, куры, бычок у совхоза взят на вырост — в следующую весну отдавать. Как справляюсь? Справляюсь, — махнула рукой по-деревенски, наотмашь, — руки есть, ноги ходят — привычная. Пожить тебе? Живи, сколь хочешь. Нет, денег не возьму. Себе на похороны хватит, скопила уже, все приготовила, а так — куды они мне! Еще нерусские. Доллыры? Отродясь таких не видывала, и в руки не возьму, не буду их пачкать.