К л а у с. Тем не менее я не хотел бы брать на свою совесть…
В а л ь т е р (перебивает). Фюрер освободил нас от этой химеры.
К л а у с. Допустим… Но согласиться с тем, что…
В а л ь т е р (твердо). Соглашаются с тем, кто говорит последним!
К л а у с. Отправь меня на фронт, и я покажу, чего стоит солдат фюрера. (Истерично.) И я хотел бы посмотреть в глаза тому идиоту, что законопатил меня вместе с батальоном жеребцов в этот медвежий угол. И это в то самое время, когда настоящие рыцари идут на Москву, чтобы на ее пепелище поделить славу Германии или умереть за фюрера! (Бросает бокал на пол.)
Б е р т а (спокойно). Перед тобой идиот и идиотка, которые законопатили тебя в этот медвежий угол.
Клаус удивленно смотрит на отца.
В а л ь т е р. И наша святая задача и обязанность — не поддаться всеобщему психозу, сохранить трезвость разума и чувства. Выжить в этой войне. Взять от нее все, что она может дать. А она сулит нам весь мир. (Тихо.) Так стоит ли умирать даже за фюрера?
К л а у с (опешив). Ты осмеливаешься…
В а л ь т е р (перебивает). Не надо идеализировать фюрера, по крайней мере нам, Кругерам. Когда Адольф Шикльгрубер только начинал, рейхсканцлер Гинденбург как-то заметил, что этого богемского ефрейтора можно сделать в лучшем случае генеральным почтмейстером. Но Гитлер оказался человеком инстинкта. Он определил, что нужно мещанину, доказал бюргеру и лавочнику, что умеет быть их главарем. С «трибун» пивных он успешно сбывал обывателю сумасбродные идеи, что приходили ему в голову. И мы поддержали его.
К л а у с. Фюрер нации выше критики для всякого немца! Это — заповедь…
В а л ь т е р. Ты — Кругер, а не всякий немец. Для всякого — безусловно заповедь!
К л а у с (растерянно). Прости, но я…
В а л ь т е р. Есть идеология для элиты, и есть идеология для массового пользования.
К л а у с. И все же…
В а л ь т е р. Кто рожден для господства, может и должен использовать массу, но при этом презирать ее. Потому что трусость и ограниченность массы беспредельны.
К л а у с. Против этого я не возражаю, но относительно идеализации фюрера хотел бы…
В а л ь т е р. Изволь… Мы, элита нации, с самого начала поняли Гитлера таким, каким он есть. Нам были известны его трусость, истеричность, авантюризм, автоматический хамелеонизм и все прочее, вплоть до сексуальной неполноценности. Но мы знали о его зоологической ненависти к марксизму, и мы дали ему точку опоры. Его намерения перевернуть мир и завладеть им совпали с нашими. Мы оплатили, а Гитлер дал действие бюргеру, лавочнику и тем, кого марксисты называют люмпенпролетариатом. А немцы — пауки в банке. Война для них — лучший путь к благодати. Гитлер это уловил. Он сделал нацизм формой коллективного психоза. Он возвысил немецкого обывателя и оглушил барабанным боем, напялил каску на его дубовую башку. И вот — мы ехали сюда в эшелоне, который вез в Москву гранитные плиты грандиозного памятника нашей победы. Более того