Из сеней послышались шаркающие шаги и в дверь ввалился звероватого вида мужик по уши заросший черной, с обильной проседью бородой. Глаза настороженно посверкивали из под лохматых бровей. Следом, невидимой тенью, проскользнула Варвара.
— Степа, Заступа пришел, — сказала Дарья.
Бортник прошел к кадушке, шумно напился, проливая на грудь, сел напротив Руха и хмуро сказал:
— Шастает вокруг мразота нечестивая. Ты ее излови, Заступа, а я отблагодарю. Засаду может или еще чего…
— Предлагаешь ночку на улице скоротать? — хмыкнул Бучила. — Не, так не пойдет, я не псина дворовая, хозяйское добро сторожить. Лаять не умею, только кусать. — Рух ощерил пасть, с радостью отметив страх охвативший хозяев. Дарья побледнела, у Степана задергался глаз. К безмерному удивлению, не испугалась только Варвара, смотрящая на упыря с жадным вниманием.
— Я Анисиму обещался прийти, — продолжил Бучила, довольный произведенным эффектом. — Но ты запомни Степаш, сторожем я не нанимался тебе. Еще тот поганый час не настал, чтобы вурдалак Рух Бучила вокруг избы с колотушкой, за чарку меда ходил.
— Да не за мед… — попытался оправдаться Степан.
— Да хоть за самоцветов ведро, — оборвал бортника Рух. — Мне плевать кто тут ходит, пока вреда людям нет. Был тебе вред, Степан?
— Н-нет, — заикнулся бортник.
— А домашним твоим?
Степан отрицательно мотнул головой.
— Ну вот, а то заладил: схвати, убей, накажи. Может зайчишки у вас тут прыгают серенькие, а может кикимора из болотины вылезла. Ты пойми, Степушка, если я буду бегать к каждому, кому шаги померещились, и ночь на пролет сторожить, то село без Заступы останется. Смекаешь?
— Да как не смекнуть, — Степан спрятал глаза. — Не за себя боюсь — за семью!
— Так на Заступу надейся, а сам не плошай. Странное было в последнее время, кроме этих шагов?
— Не помню, — уронил голову Степан.
— Про собаку скажи, — подсказала Дарья и Рух уловил обеспокоенность, волной пошедшую от Варвары.
— Пес у нас был, — нехотя пояснил Степан. — Жена — покойница, хворого щенка принесла и выходила, не дала помереть. Долго прожил, дочка любила его. Морда сивая, полуслепой, лапы задние волочил, спал целыми днями. С месяц назад ушел, согласно своей песьей вере, в лес помирать. Погоревали мы, Варька поплакала, а ведь такая собачья судьба. А дней через пять дрова колю и вижу, батюшки — святы, волочится от опушки Черныш. Шкура облезла, ребра торчат, башку свесил, из пасти багровые слюни текут. Боком идет, лапы заплетает, два раза упал. Глаза мутные, в точку уставлены. Филиппка из избы выскочил и к нему, хотел приласкать, а Черныш ощерился, рычит, скалит клыки, шерсть на загривке дыбом поднял, а я гляжу, кожа треснула и оттуда вязкое, словно сметана гнилая течет. И воняет падалью. Еле успел ребятенка отнять, а Черныш, паскуда, зубами клацает, наровит ухватить. Ну я лопату схватил, по башке его и огрел. А он все одно ползет! Череп проломлен, зубы выбиты, глаза вытекли. Без головы только и успокоился.