В действительно, конечно, все было иначе. Рассказчик Алексей Матвеевич не важный, у него и в школе были проблемы по литературе, хотя читать любил — в библиотеку ходил и книжки с приключениями брал. Однако набросал он в голове возможный вариант спасения Харламова, чтобы придать некоторую направленность возможного затем развития событий. Приезжают товарищи из Перу. И в качестве доброй воли решили подарить… что в таких случаях дарят? Верно — какой-нибудь сувенир. К примеру, решили товарищи из Перу подарить сапоги Харламова, которые сохранились в семье, где жил космонавт. Скажем, что сапоги — это возможный вариант. Ничего другого Харламов после себя оставить не мог. А сапоги — мог! Или ботинки на каучуковой подошве.
Ход мысли Алексею Матвеевичу понравился — присутствовал во всей этой истории некий оптимизм. Без оптимизма жизнь и вовсе не жизнь, а мрачная картина. Не хочется жить без надежды, а оптимизм и есть светлая надежда. Мысль о перуанцах не давала покоя Алексею Матвеевичу в течение дня. И Харламов не давал — он как бы незримо стоял в стороне. И, вероятно, на уровне телепатии пытался передать свои мысли Алексею Матвеевичу. Гипнозу Груздь подвергался плохо — совсем не подвергался. Когда в бытность свою Груздя проверяли на полиграфе, товарищ ему так и сказал. Мол, что-то аппаратура ведет себя как-то подозрительно — не реагирует вовсе. И выключил полиграф, чтобы техника окончательно не сломалась. Полиграф же денег стоит. И не каждое управление может себе позволить иметь подобную технику — дорого. Поэтому гипнозу Груздь подвержен не был. Однако по непонятной причине почувствовал, что кто-то пытается его гипнотизировать. Харламов — решил Груздь, больше некому. Как там сказал Тюленин? Требуется сопротивление — изначальная составляющая. Крайняя точка сопротивления, которой является Груздь. Что здесь непонятно? Понятно — как день и ночь. У Алексея Матвеевича еще одна мысль в голове появилась — дерзкая, если не сказать провокационная. А что если у Харламова в Перу остались дети? Мальчик или девочка — не важно. Важно, что остались дети от крестьянской девушки, которая за ним ухаживала. Особенно это важно для истории космонавтики. И хотя нынче космонавтов и астронавтом развелось слишком много, не стоит забывать, что Харламов был первым, что в корне меняет дело. Вдруг в делегации перуанцев, что собирается приехать, каким-то чудным образом зачесался сын Харламова или дочь? Интересная мысль — международного значения.
Алексей Матвеевич честно себе признался — в этом действительно что-то есть. Однако каким образом подобная мысль могла возникнуть у него в голове? Как она вообще могла появиться! Он же не писатель и тем более не фантаст. Главного научного руководителя Груздь знал. Представьте себе, когда-то играл с ним в футбол. Это он сейчас крупная научная фигура, а прежде у него и вовсе фигуры не было. Его и в команду взяли, потому что некому было играть. Научная фигура, вероятно, помнила о своей дискриминации в далеком детстве и Алексея Матвеевича не замечала. Смотрела как на пустое место — мол, что это? Подскажите, уважаемые коллеги, стоит здесь кто, или мне кажется? Кроме того, Груздь не выказывал почитания перед многочисленными заслугами научной фигуры. И все же встреча должна была состояться. В этом, если хотите, имелся определенный философский замысел, впрочем, непонятно какой.