Рассказать об этом тем немногим, с кем он позволял здесь себе быть хотя бы немного откровенным? А дальше что? Разве кто-то из них сможет дать толковый совет в этой ситуации? Куда более предсказуемо, что такой дар на общую потребность выставят, и придётся типа роли фокусника играть — зеков развлекать, долгие их срока новой забавой скрашивать. С какой стати в таком цирке участвовать? Разве это для порядочного арестанта приемлемо?
И другая засада налицо: если про такие способности зеки узнают — значит очень скоро про них и мусора, в первую очередь, кум и вся его братия пронюхают. У этих хватка мёртвая, а гребут они только в одну сторону. Здесь расклад предсказуем — непременно на себя работать будут жестко заставлять: и за арестантами, и за теми же мусорами обяжут шпионить. Сейчас принято компроматы копить. Такой вариант ещё гаже, да и попросту опасней: любой стукач за своё малодушие рано или поздно непременно сполна расплачивается. И никакой здесь дар не спасёт…
Ещё один вариант использования своих новых способностей несмелым, но блестящим пунктиром мелькнул. Дерзкий, ещё более фантастический, чем суть самих этих способностей. Может быть, направить их целиком и полностью на то, чтобы… отсюда на волю? Не терпя до нескорого звонка, не покупая на барыжных условиях УДО?
Только… как? Понятно, чужие мысли читать — способность уникальная, без преувеличения сказочная, только можно ли с её помощью тройной забор с запретной преодолеть? Что-то не складывается…
Здесь и другое вспомнилось. Реалистом надо быть: беглому арестанту по нынешней жизни засухариться[85] практически невозможно: на вокзалах, в магазинах, во всех людных местах — камеры, и никуда позвонить нельзя — голос в любом месте с первых секунд пеленгуется. Разве что в тайге, в медвежьем углу хорониться. Только и туда ухитриться добраться надо. Да и какой смысл в таком побеге, в такой свободе? Есть ли резон, одну неволю на другую менять?
Ещё и ещё пытался примерить Никита Тюрин открывшуюся уникальную способность к нынешнему своему бытию. И ничего путного из этих попыток не складывалось. Выходило даже, что никакой это даже не дар, никакое не озарение, а что-то очень нелегкое, и, похоже, даже лишнее. Такой вывод сам по себе напросился, и совсем не готов к нему бывалый арестант оказался.
Ещё сутки кубатурил над обозначившимися вопросами Никита Тюрин. За это время и боль, что сначала после мусорской педагогики так прочно в его сознании обосновалась, как-то ушла на задний план, а вскоре и вовсе приуныла, затаилась. Инстинкт первобытный, а, возможно, и вовсе звериный, который в каждом человеке таится до поры-до времени, а в условиях неволи расцветает пышным цветом, уже жестко советовал ему в то время: не надо вовсе внимательно на людей смотреть, нечего над головами их выискивать.