– Не погуби, Васенька, все расскажу! Не утаю ничего, не погуби! – запричитала она в пустоте погреба.
– Вылазь, не трону!
– Спрячь пугач-то, окаянный! – Вся дрожа от страха, Парашка вылезла из погреба. – Он тоже вот так в грудь наставлял. А кому умирать охота?
– Кто наставлял?
– Тимошка! – заголосила она, сморкаясь в грязный фартук.
– Какой Тимошка? Гривцов?
Парашка кивнула и еще пуще разревелась.
– Ну, хватит орать-то, говори, где он?
– В погребе тут сидел. Ушел с твоей бумагой.
– Как? Он был тут? – Василий грозно шагнул к ней. – И ты молчала? Шкура продажная! Собирайся, пойдем в Чека!
Парашка бросилась на колени:
– Не погуби, Вася! Ради Маши не погуби! Вить я ее от позора спасла!
– От какого позора? – Он сел на сундук, раздавив огарок свечи, забытый вчера Парашкой.
– Тимошка обманом вызвал ее из Кривуши, вроде тебя встречать, а сам ночью... – И она рассказала все, как было.
Василий до боли в суставах сжимал рукоятку револьвера. Потом медленно встал и, не замечая Парашку, все еще стоящую на коленях, пошел к двери.
...Чичканова в «Колизее» не оказалось. Прокофьев сказал, что его следует искать в казармах, где идет смотр Тамбовскому полку, который Киквидзе включает в свою дивизию.
Василий подошел к казармам в тот момент, когда полк был выстроен на плацу и повторял за Чичкановым священные слова красноармейской клятвы на верность Советской Родине, на верность социалистической революции.
– «Я сын трудового народа, гражданин Советской Республики... Если по злому умыслу отступлю от этого моего торжественного обещания, то да будет моим уделом всеобщее презрение и да покарает меня суровая рука революционного закона...»
Василий чувствовал себя виноватым. Он не мог простить себе, что так легко дал обмануть себя...
Над строем полка горело красное полотнище. «За власть Советов!» – прочитал Василий дорогие его сердцу слова. Он перевел взгляд на суровое лицо Чичканова, обращенное к красноармейцам. «Зачем отрывать его от дела? Пойду в Чека», – решил Василий.
1
Два дня Маша отлежала в горячке.
Как прибежала на заре, кинулась на постель, так и не поднималась до сих пор. Первую ночь все бредила, кого-то умоляла спасти Василия. Захар и Василиса Терентьевна поняли, что с сыном стряслась беда, но допытаться не могли и оттого сидели, как на похоронах. Мишатка тревожно следил за матерью, прячась на полатях. Терентьевна то и дело мочила холодной водой полотенце и клала на голову Маше. Старая долго сдерживала слезу, но вдруг заголосила, запричитала, испугав внука.
– Не надо, ба! Не надо! – захныкал он громко.