Еще полчаса. Играют восемь.
Среди обилия звуков стали различаться обрывки мелодий. Даже не обрывки, а волны. Да, волны. Они ведь гнали, качали это море шелка. Сначала техника отошла на третий план, потом эмоция, радость, грусть или что там тебя заставило выйти на круглый ринг. Осталась только воля, жажда и сила.
Я решил пройти вокруг площади, чтобы узнать, кто что играет, но отойдя метров на пять ощутил на спине ледяное жжение.
Я даже оборачиваться не стал, чтобы не видеть этот взгляд, полный презрения к дезертиру, покинувшему редуты в момент, когда неприятель был уже близко.
Просто сделал пять шагов назад и снова занял свой пост.
Еще минут через десять осталось четверо: Гаврош, креол с длинными волосами, темноволосый здоровый дядька и высокий худой парнишка с крашеными светлыми волосами.
Те, что танцевали, жили вне времени. Особенно двое – странный темноволосый высокий аргентинец в черном костюме и креолка с таким вырезом на спине, что забываешь о том, что ты здесь висишь вверх тормашками, пока все ходят там, дома, как и положено, макушкой кверху. Эти ухитрились просто скользить по кругу. Скользить и все – двигаясь от одного музыканта к другому. И когда ритм менялся, они продолжали свой танец без остановки, но меняя темп, будто отвечая взаимностью тому, кто гонит мехами волну. Они так и двигались кругами, не размениваясь по мелочам.
Парнишка и креол продержались еще минут по пять и после сошли с дистанции, хотя у креола и кружило четыре пары.
Осталось двое. Твердых и устремленных. Тех, кто пришел не просто так.
Между ними была натянута струна – точно вам говорю. Скорее стержень. Потому что вперед они шагнуть не могли. И назад тоже. Шпарили вдвоем по своим кнопкам сначала с остервенением, потом с исступлением. Я не слышал темноволосого в шляпе. Я смотрел, как он двигает руками и вращает глазами. Не скажу, что я видел его взгляд – скорее движение белков, выделяющихся на фоне загорелой кожи. Сколько это продолжалось – я не знаю. Я только боялся, что Гаврош уронит свой аккордеон или случится еще что-нибудь.
Я видел этот стержень, хорошо видел. Он искрился, прорезая темнеющую площадь. Потоки искр двигались сначала от Гавроша к темноволосому, и тогда Гаврош заполняла площадь музыкой почти до противоположной стены, то обратно, и тогда темноволосый расправлял плечи и будто наступал, пытаясь выдавить нас за круг. Танцоры знали, они точно знали, ведь никто не осмелился его пересечь – двенадцать пар слева, и двенадцать справа. И они видели. А что было со зрителями, то осталось неведомо. Они были неподвижны, погрузившись в транс, хотя и с открытыми глазами наблюдали за теми, кто двигается по площади.