Света поспешила туда и увидела изрезанные гетры – подарок отца на день рождения – валявшиеся у мальчика под ногами.
– Я ненавижу футбол! Ты понимаешь?! Я его ненавижу! Зачем ты мешаешь мне жить?! Зачем ты все портишь! – верещал мальчишка.
Женя замахнулся, дабы отвесить чаду оплеуху, но Света перехватила его руку, и мальчик, извернувшись, убежал в ванную. Женщина только тяжело вздохнула и, оставив мужа одного, пошла к сыну и присела под дверь.
– Леш, Лешка, ну, открой, слышишь?
– Ма, и ты с ним! Я и его ненавижу! И футбол его ненавижу! – сквозь слезы ответил мальчишка.
– Лешка, Алеш… Слышишь? Не пойдешь завтра на тренировку. Не пойдешь. Мы с тобой оперу пойдем смотреть. Я специально у Аришки только два билета попросила, чтобы только мы с тобой. Пойдем?
– Опера? Я по телеку видел. Там отстой какой-то, – ответил Лешка, понемногу остывая.
– Ну, отстой будет, уйдем тогда. Там, правда, концертная постановка. Без костюмов всяких. И петь непонятно будут. Но я тебе все расскажу. За то будет настоящий оркестр, – шептала Света, словно рассказывая сказку.
Замок щелкнул, Лешка вышел, вытирая глаза. Многим походил он сейчас на отца, когда тот был молод: такой же долговязый, худой, так же русые волосы торчат во все стороны. Глаза только другие, Светины. Зеленые, словно светящиеся.
– Оркестр прям настоящий? И труба будет, и скрипка большая, на которой ты играла?
– Угу. И виолончель будет. Самая настоящая.
* * *
Лешка сидел в первом ряду, растерянно теребя растянутую водолазочку. Он оглядывался на женщин в шикарных платьях, изумлялся, видя их переливающиеся всеми цветами украшения.
– Мам, а ты чего платье не надела? Неудобно как-то вообще. На нашем ряду все в платьях.
– Лешка, это и так мой лучший свитер. Нет у меня платья. Вон, смотри, справа, видишь? Это виолончели. Не вертись только.
Но мальчику трудно было усидеть: так много блестящих лакированных инструментов, и все рядом, только руку протяни. Леша однажды видел гитару, у одного старшеклассника в школе. Но не была она такой нарядной, такой праздничной.
Наконец, музыканты заняли свои места. Оркестр грянул, чаруя, уводя за собой. Света, забыв обо всем на свете, перебирала пальцами, пытаясь вспомнить свою партию. Дыхание ее сбилось, щеки горели, а лихорадочный взгляд все скользил по гладкой талии и податливым струнам, по неугомонному смычку. Руки Светы заныли, прося разминки, в голове ее зародилась безумная идея послать все к чертям. Остаться после концерта, выпросить у музыканта инструмент, и немного, хоть пару минут, поиграть.
Когда наваждение схлынуло, Светлана перевела взгляд на сына, ожидая увидеть на его лице выражение скуки, недоумения. Но мальчик сидел, сжав подлокотники так, что костяшки пальцев его побелели. Алешка подался вперед, подбородок его дрожал. По щекам его покатились слезы, он прижался к плечу матери и зашептал: «Мамочка, это так красиво! Господи, как это происходит? У меня в груди как будто комочек загорелся! Мамочка, спасибо, спасибо, мамочка!». И Света вдруг расплакалась тоже, не сдерживая чувств, не боясь, что тушь, которую она нашла где-то в старом комоде, размажется. «Это музыка, сынок. Это настоящая музыка».