– Это всех так кормили?
– Офицеров, всех, конечно.
– А солдат?
– У солдат были отдельные столовые.
– И на фронте так?
– В полевых, то есть, в боевых условиях, нет, конечно. Кто тебе будет там отдельные столовые разводить? А в расположении частей, да, были отдельные столовые. А как же?
– А как же равенство?
– В армии никакого равенства нет! Какое равенство в армии? Есть начальники, и есть подчиненные. Во что превратится армия, если там будет равенство?
– Чего ж тогда на фронте не было отдельных столовых?
– Ну, как ты себе это представляешь? Я буду давиться шоколадом, а боец – сухарем? Все делили поровну. И спирт, и курево.
– А солдатам, какие сигареты давали?
– Солдатам положена была махра. Махорка, то есть. Офицерам – папиросы. Но мы все делили по-братски.
– А в тылу уже было не так?
– Да. В тылу уже было все так, как положено – солдатам отдельное довольствие, офицерам – отдельное.
– Классно! Даже сигареты американские! Можно было набрать и потом продать!
– Кому ты там продашь? И за шё? У кого из офицеров были родственники живы, тем посылали посылки. А мне кому посылать? Видел бы ты тех гражданских! Ужас! Кожа да кости! Пацаны стояли у ворот санатория, ждали, пока кто-то им шё-нибудь не даст покушать. Постовой их гонял.
– Чего?
– Не положено. Военный объект. Ты шё это, сынок? А? Жалко? Мне тоже. А шё можно было сделать? Украдкой вынесешь, дашь им шё-нибудь. Но если увидят, могли отдать под трибунал за разбазаривание народного имущества. Такие были времена… Да… Так слушай дальше. И, вот, я как-то после обеда потерял бдительность, как говорится. Сказал шё-то вроде того, шё хорошё же загнивает капитализм, если всего вот так навалом. Всё! Вечером за мной пришли.
– Как пришли? Кто?
– Кто? Помнишь, я тебе рассказывал про особистов? Так вот, они.
– И что они сказали?
– Ничего. Они вообще мало говорят. Уточнили фамилию, звание. Я ответил. Сказали: «Собирайтесь! Пройдемте с нами! Вы арестованы!» И все. Отобрали документы, руки за спину, посадили в машину и отвезли в штаб. Я до этого думал, шё меня так просто уже не испугать. Так я тебе скажу, шё я таки испугался. И очень.
– Почему?
– Потому шё отвезли меня в особый отдел. Они уже тогда были СМЕРШ. То есть Смерть Шпионам, военная контрразведка. Сидели там у нас сынки каких-то начальников. В основном, нацмены. Довольствие получали фронтовое, а были в кабинетах за 500 километров от фронта. Им надо было шё-то делать, изображать работу, искать врагов советской власти. Иначе бы их отправили на фронт. А кому из них этого хотелось? Вот они и выдумывали себе всякую ерунду. Людей отдавали под трибунал. Я понял, шё мне пришел конец. Отвертеться от них не получиться. Но шё ты думаешь? Заводят меня в кабинет, и я вижу полковника за столом. Весь седой. Он поднял голову, я смотрю – еврей, фронтовик. Он на меня посмотрел, потом взял папку с моими документами. Я так понял. Читал и молчал. Поднял на меня глаза и говорит: «Ты, я смотрю, 24-го года?» «Так точно, товарищ полковник!» «У меня сын был такой, как ты. Погиб… Ты, что же это, старший лейтенант, длинный язык имеешь?» «Никак нет!» «А что ты там болтаешь про капитализм?» «Так это я в шутку». «В шутку? Ты знаешь, что бывает за такие шутки?» «Так точно!» Он замолчал. Потом говорит: «Ладно. Можешь идти». «Куда, товарищ полковник?» «В госпиталь возвращайся. Свободен!». И отдаёт мне документы. Я ответил «Есть!», и через секунду меня уже там не было. До госпиталя было далеко. Но у меня как будто крылья были за спиной. Пришел уже туда под утро. Прошел КПП, вхожу в палату, а там на моем месте спит человек. Представляешь? Врачи уже меня похоронили. Никто не верил, шё я вернусь. Дождались утра, и меня определили в другую палату.