На перроне вокзала было не продохнуть. Каждый считал своим долгом пожелать Давиду Яковлевичу всего наилучшего на новом месте. Хотя, что им уже тогда было нужно наилучшего? Ничего. Любимого сына нет! Ради чего жить? Люди уезжали навсегда. Никто не верил в то, что может быть, еще увидимся. На вокзальных прощаниях всегда была обстановка похорон. А в тот день, это было буквально. Мои родители решили быстро попрощаться, не тянуть, и уйти. Чтобы не рвать сердце ни себе, ни людям. Хватало кладбища. Папа подошел к Аксельману, пожал руку, и молча обнял. Неожиданно глаза Давида Яковлевича, до того полные безразличия, ожили. Он посмотрел на отца и тихо сказал:
– Я знаю. Их искать никто не будет… Абраша! Найди их! Прошу тебя! Ради меня. Нет! Ради Мишеньки! Найди! Ты найдешь!
Оба стояли, пряча глаза. Оба плакали, как плачут мужчины.
Поезд медленно отошел от перрона, унося в себе два разбитых сердца и потерянные жизни. Так закончилась одесская жизнь семьи Аксельман.
Спустя годы мои родители нашли Давида Яковлевича его жену в Нью-Йорке. Эта была бледная тень тех людей, которых мы знали. Два сгорбленных старика. Наши семьи были знакомы 40 лет, а говорить было не о чем. Их ничего не интересовало, им ничего не нужно было. Они просили у бога только одного – быстрее умереть.
После отъезда семьи Аксельман из Одессы, мы неделю дома почти не разговаривали. Все были в подавленном состоянии. Маму часто можно было увидеть с покрасневшими глазами. Папа молчал, и напряженно о чем-то думал. Я сам был впервые в таком положении. Со мной раньше подобного не случалось. Жадность к жизни всегда клокотала во мне. Все время я куда-то стремился, куда-то спешил. Жизнь, ведь, уходит! Но тут я впервые почувствовал запах смерти. Вот был человек, и нет его. Раз, и все! Первое время я был в уверенности, что этого не может быть. Это какая-то ошибка. Ерунда. Сейчас раздастся звонок, и в трубке прозвучит Мишкин голос. Он, слегка картавя, скажет:
– Привет! Мороженого хочешь?
Я даже знал, что отвечу:
– Привет! А сказали, что тебя убили!
– Да ты их больше слушай. Собирайся. Я сейчас зайду, – ответит Мишка.
Но дни шли за днями, а Мишка не звонил. В один из таких дней, папа вдруг спросил меня:
– Ты сейчас чем занят? Не хочешь прогуляться?
– Хочу.
– Ну, тогда пошли. Пройдемся.
– А куда?
– Да пошли. Тут недалеко. По парку погуляем.
Мы вышли из дома и направились в сторону Греческой площади. Папа все молчал. Видно было, что он напряженно что-то обдумывает и рассчитывает. В такие моменты он мог разговаривать сам с собой или неожиданно ускорять шаг. В одном месте отец резко свернул. Я еле поспевал за ним.