– Дык просил нас в ночь уйти, не помешкав, Иван Мартыныч, – отдуваясь, ответил тот. – Хоть со сребром да златом, хоть с оружием – мол, на все согласные, лишь бы мы ушли. А от царя московского, дескать, выручки не ждите, не будет ее, ибо не ценит он вас. И коли б захотели мы, сказывал, так к султану могли б пойти в службу вечную, и он одарил бы нас платьем с золотым шитьем да талерами, и все люди его нам бы, казакам, кланялись в государевом Царьграде.
– Ага, – кивнул Иван. – Токмо мы над ним посмеялись, Яцко, да ответствовали, что у нас по сю пору никто зипунов даром не захватывал. Пущай-де он, турецкий царь, возьмет нас в Азове-городе приступом, а величие его, собаки смрадной, нам без разницы. А коли нас здесь всех до единого изведет, так ведь не опустеет Дон от казачества – на отмщение наше придут иные молодцы.
– Любо! – воскликнул Яков. – Он, поди, такой-то удали и не видывал!
– А как они укрепились, – вмешался юный казачок, которому, видимо, было лестно запросто поболтать с двумя атаманами, – шатры поставили да палатки, так и принялись стрелять целый день да ночь. Огонь, грохот – как есть гроза небесная. Дыму было столько, что и солнышка не видать, только червленый кружок. Церковь Предтеченскую, гля, почти разрушили, осталась лишь Николина, вон, за пригорком. Потом набаты загремели, трубы, барабаны – и на приступ пошли. Я такого никогда и не видывал!
Заруцкий нетерпеливо дернул плечом.
– Ступай-ка, братец, куда шел, – скомандовал он и снова повернулся к Бородавке: – А было их тыщ двадцать пять. Пищали у всех длинные, с пальниками, на головах янычарские шишаки блестят, флаги да прапоры[29] развеваются. Подошли, стали стены рубить, а иные по лестницам полезли. С их стороны пальба, с нашей… Дыму, Яцко, было столько, что мы – поверишь ли? – друг друга видеть не могли.
Очередное ядро с грохотом влетело в стену. Она слегка задрожала, и Заруцкий махнул рукой:
– Давай-ка вниз, не то пришибут тут за милую душу. А вообще нынче тихо, видать, замыслили они чего.
– Ясно чего, – идя за донцом, бросил Яков, – накидают вон ту насыпь выше крепости, поставят пушки и будут сверху вниз нас, аки дитев, расстреливать.
Спустившись по лестнице, Иван направился в сторону небольшой избенки, наполовину врытой в землю, и продолжал:
– В первый раз они до самой ночи приступали. Убили мы тогда тыщ шесть янычар ихних, но и наших полегло немало… А утрась собаки поганые шлют толмачей, просят, мол, дайте тела собрать, а мы вам за каждого павшего янычара по золотому червонцу да по сто талеров за полковника. Да токмо мы не жуки-могильщики, мертвечиной не питаемся. Собрали они трупы, закопали во рве глубоком да знаки какие-то поставили с надписями своими.