с тей годины стал. Отич мя побил яро ноли. Сести на мнозе не мог.
Парень засмеялся как-то легко, душевно. Никакой настороженности в нём уже не чувствовалось. Наоборот, сейчас я видел перед собой доброго и любящего брата. Даже стыдно стало за свои предположения, высказанные ранее отцу.
– Молва шед, иже главой ты хвор? – продолжил он. – Блядяша поди. Гугнил токмо зельне. Бывало, чаяшь, дондеже ты косно мысль глаголишь, и в томление влещиваешися. А ныне ты выправился. Глаголешь, яко вития[692] на торжище. Ладен стал. Ликом красным матушке уподобен. Деву пригожу те нать. Иму тя с сей в Москву, а то изокваснешь зде.
В кувшине оказался крепкий перевар, на вкус очень даже отменный. Брат вдруг взъярился и наорал на холопов, что они медленно работают. Мужички забегали шустрей.
– Ты сам как поживаешь в Москве? – поспешил переключить поток вопросов на него.
– Инде те вся поведаю, а то отичу час исполнь рекл о сием бытие в Москве. Язык ужо заболел, – увернулся от допроса брат. – Женити тя нудит, небось? Мя на Феодору Васильевну, княжну Рязанску спихивал. А она ликом травлена. Черти на ей горох молотили[693]. Нудма отлещился от сего, с братом Васькой ушед под руку государя Московска.
– Есть такое дело. Сватают за Машку Боровскую, – признался ему.
– Воно иже! – поразился брат. – И я же семо пришед по сему ряду. Такожде хочу к ней посвататися. Стара княгиня Елена Ольгердовна зельне скудна калитою стала. Готова за унучку Марию град Малоярославец с окрестью в приданное дати, удел вящший[694]. За сие мнит от долга сея избавитися. А у мя удел мал вельми, гобину не зрю. Долгов сеих мнозе.
– Не тревожься, братиш. Постараюсь уговорить отца тебе помочь, – заявил я.
– Добре, – просто согласился будущий Шемяка, улыбнулся и потрепал мои волосы. – Отич присно любил тя лишче мя с Васькой, но я такожде тя люблю.
И вдруг заорал зычно в сторону суетящихся холопов:
– Зачну совлещася[695]. Не уборзитеся[696] пещь запалити, пока порть на ми есть, болезновати будете сеими гузнами.
Я предупредил тёзку, что мыться с ним не стану.
– Не люблю купаться с толстыми тётками, – объяснил свой отказ.
– Не хоронися, мой утый брате, – хохотнул брат и саданул ладонью по плечу. – Управимся без женок дебелых. Буде нам радощно и удало.
Он подозвал одного из холопов и произнёс какой-то приказ. Я не разобрал ничего, а парень тут же умчался.
Как я ни пытался уйти, как ни вырывался, всё было бесполезно. Пришлось тоже раздеваться, горестно вздыхая и сгорая от стыда. Историческая персона, уже раздетая полностью, стояла, улыбаясь и ожидая меня. Фигурой он был похож на греческого бога Гермеса, сошедшего с Олимпа. Нет, скорее на козлоногого сатира, вышедшего из оливковой рощи после секса с нимфами, если принимать во внимание слегка кривоватые ноги, обильную волосатость и прочие детали ниже пояса. Его тело, источающее запахи пота и адреналина, было также покрыто множеством ссадин и синяков. Задышалось гораздо спокойней. Меня комментировать он тоже не стал, хотя заинтересованно разглядывал.