А потом льется кровь, такая теплая, и гремит в ушах.
Мои руки, сказал я Финеасу. Я всегда хорошо работал руками.
Я не позволяю себе снова посмотреть вниз. Не хочу видеть, насколько все плохо.
«Как, – путано думаю я, – девочка проскользнула сквозь силу вариантов Гипноза, когда никто другой не мог?»
Ларкин думает о том же самом. Его лицо темнеет, когда он надвигается на Айлу и рычит:
– Как ты это сделала?
Она вскрикивает от ужаса, а он тащит ее через лужайку, потом привязывает к стулу своим ремнем и затягивает его так, что ее дыхание прерывается.
Все происходит как во сне, и я стою какое-то мгновение ошеломленный, шатаясь от боли, а потом срываю пальто и заматываю его вокруг руки, чтобы остановить кровотечение.
– Майлз, все будет хорошо, – говорит девочка снова и снова, пока Ларкин наконец не закрывает ей рот платком.
– Нужно заняться твоей рукой. Она тяжело тебя ранила, – говорит он мне. – Хорошо, что не попала в яремную вену.
– Мне нужен врач, – говорю.
– Так давай заберем то, за чем пришли, – нервно говорит Ларкин и берет флакон. – Не могу рисковать, чтобы кто-то узнал, что я здесь был.
Я достаю птичку и снова баюкаю руку.
– Придется тебе это сделать.
Когда поднимаю взгляд, он не двинулся к Айле.
Он стоит рядом с Матильдой.
Она улыбается самой милой улыбкой и начинает говорить что-то, что я не могу разобрать, но он не дает ей закончить. Втыкает иглу ей в шею и опустошает шприц.
Что-то внутри меня одновременно увядает и взрывается, когда он вытаскивает шприц, чтобы наполнить флакон со Спокойствием. Это не жидкий коричневый цвет Лоретт или желый с пятнами, который, как Ларкин описывал, был у наркоманов. Спокойствие Матильды такое розовое, почти золотое. У меня кружится голова. Кровь течет по руке.
Крик Айлы заглушен, когда она пытается высвободиться, и слезы текут по ее щекам.
– Айла, не плачь, – умоляет Майлз, его собственный голос дрожит, и смотреть на него – словно смотреть на себя в прошлом.
Я не ожидал, что он окажется так похож на меня.
Делаю неровный шаг. Не так должно было все произойти. Я должен был любить Матильду, а не уничтожить ее, пусть даже она уничтожила меня, и Джульет должна была отправить Камень, а Финеас должен был жить.
Моя красивая Матильда, моя маленькая рыжая птичка лежит на земле.
– Что ты наделал? – рычу на Ларкина.
– Не беспокойся, Стивен, – говорит он, оставляет первый флакон на траве и достает другой. – Я найду тебе хорошего врача.
Я любил только трех человек за всю мою жизнь.
И двое из них теперь мертвы.
А Ларкин сейчас сделал так, что последняя исчезла навсегда. Ее Спокойствие кружится, как галактики, во флакончике в его руке.