Михал Саныч кивнул и указал своим длинным носом Верочке направление движения, то есть на дверь. Потом, как бы вспомнив что-то важное, поймал её за руку и почти шёпотом, заговорщицким голосом приказал:
— Передай Семёнову, чтобы принёс в палату верхнюю одежду товарища майора.
— Так, а мы что, выписываем товарища майора? Он же…
— Я не понял! — грозно сдвинул брови Михал Саныч, отчего его очки с толстыми линзами, заскользили по замечательному породистому носу, но были вовремя пойманы указательным пальцем владельца. Очков и носа.
— Поняла, Михал Саныч, — заспешила выполнять Верочка, уже набрав в лёгкие воздуха, чтобы огорошить санитара.
— Теперь я не понял, Миха? — удивлённо спросил я, садясь на кровать, ища босыми ногами госпитальные шлёпки.
— Ты давай не радуйся, никто тебя не выписывает. Тут такое дело. Только, что твой Белкин звонил, сказал, что за тобой машину послали. Ну, в общем, стоит она уже… Я начштаба звонил… Жаловался. Но ты же Тёщу знаешь. Сань, ты должен мне обещать, что после этих ваших посиделок ты возвращаешься. Сюда. Ты знаешь, тут тебе всегда рады, — как-то не по-товарищески улыбнулся главврач. — Слышишь? С твоим левым ухом всё неоднозначно. Серьёзно, то есть всё. И не вздумай повязку снимать. Всё понял? Ну, давай. Мне Белый пообещал, что лично тебя назад привезёт, — трагическим голосом закончил свою речь доктор Перетрухин и, пожав мне руку, заскрипел половицами в сторону своего кабинета.
В палату зашёл санитар Семёнов торжественно, на вытянутых руках, неся мою полевую форму. Между прочим, постиранную, высушенную и отглаженную. Я было открыл рот, чтобы наговорить ушатому ангелу в белом халате всяких хороших слов, но не успел.
— Товарищ майор, только вот бельишко ваше… тельняшку, трусы… Короче, их в стирку ещё не закладывали, — торжественным тоном произнёс Семёнов.
— И, что теперь? Как же я в штабе и без трусов? — спросил я, почёсывая белоснежное госпитальное исподнее с чёрными буквами и цифрами на отворотах.
— Так, а вы прямо на кальсончики и одевайте. Вы ж всё равно вернётесь? — учил меня жизни Семёнов.
Трясясь на раздолбанном кресле штабного УАЗа и придерживая огромный тампон, привязанный к моему левому уху, я пытался представить себе причину своего вызова. Не просто вызова, а вызова с госпитальной койки. Можно сказать, тяжело раненного, чуть не забыл, контуженного боевого, заслуженного офицера. Авторитетного командира. И чего там скромничать — орденоносца. Гвардейца! Отличника боевой и политической подготовки. Коммуниста, в конце концов. Я бы мог ещё продолжать, но противно скрипнули тормоза штабного УАЗа, означающие, что скоро всё станет ясным. Постояв в задумчивости несколько секунд у ступеней главного входа, я решительно начал разматывать бинты со своей головы. «Только бы кровь не пошла», — тревожно билась в не слышащем ухе реальная мысль. Мимо идущие офицеры молча отдавали честь раненому командиру, переглядывались, опускали головы и молча спешили по своим делам. Зашёл в дежурку, посмотрел на себя в зеркало над умывальником. Чужое, мало узнаваемое, не симметричное, одутловатое лицо, потерявшего связь с реальным миром человека. Заправил поглубже, вылезающие на груди белые завязочки от госпитального бельишка и пошёл…