– Вы даже не представляете себе, Стефочка, каким подарком обладаете! – приговаривал Станислав Яковлевич, разливая по чашкам Петри реактив. Его низкий голос с вибрирующими интонациями гудел в тесной лаборатории, наполнял ее до краев и выплескивался в темный коридор. Стефании, заносившей в журнал данные, было до мурашек по коже приятно слушать голос профессора и, особенно, нежное «Стефочка». Крушинин производил впечатление человека сурового, скупого на похвалу и противника прозвищ. Так было и на самом деле: ко всем коллегам он обращался по имени и отчеству, не делая исключения даже для подруги своей жены – профессора Анны Петровны Яблоневой. А молодую аспирантку сразу стал звать ласковым производным от ее имени.
– Каким же подарком? – поинтересовалась Стефания без нотки кокетства, хоть голос едва не дрожал от волнения, как обычно случалось, когда Станислав Яковлевич затевал с нею разговоры на отвлеченные темы. Беседовали они, как правило, о прочитанных книгах и коллекции пластинок. Крушинин был не только любителем букинистических изданий, но и заядлым меломаном. У него даже имелся настоящий патефон, на котором он прослушивал свои драгоценные винилы.
– Молодостью! – ответил профессор совсем не то, что ожидала Стефания. Она замерла с занесенной над разлинованной страницей ручкой.
– Молодость – это ваше преимущество, которое козырем способно побить опыт.
– Опыт порождает мудрость, – возразила Стефания.
– Не всегда! Да и мудрость – это такой багаж, который тяжело нести, приобретается он непросто и не всем дан. Можно прожить много лет, а мудрости так и не нажить. Вот об этом преимуществе молодости я и говорю, Стефочка. Молодые только стоят в начале пути. Перед вами – множество дверей. Ваш выбор – какую открыть, в какую упорно стучаться. У вас есть время и уверенность для того, чтобы отворять закрытые двери. А еще молодости легко прощают ошибки. Вы, в отличие от «мудрецов», имеете на них право!
Крушинин посмотрел на Стефанию поверх очков и назидательно поднял затянутый в латекс перчатки палец. Она скромно улыбнулась. Ей нравилось, когда Станислав Яковлевич принимался философствовать. Рассуждал он всегда на житейские и удивительно близкие ей темы. Бывало, Стефания с ним не соглашалась и осмеливалась возражать, а потом по улыбке, озарявшей лицо профессора, по лукавым смешинкам в светло-карих глазах догадывалась, что на споры руководитель провоцировал ее специально. Но в тот день Станислав Яковлевич был грустен и задумчив. А когда он произнес следующую фразу, в его голосе прозвучала плохо скрываемая горечь: