Чем ближе мужчины подъезжали к дому, тем радостнее становилось у Скирвайлиса на душе. Он даже негромко замычал про себя песенку, мысленно сократив путь к родному очагу: князь видел свой двор, где резвились и гомонили детишки Юдикиса — его внуки, видел торопливо идущую из дома в клеть невестку Мансте, — в безоблачный день всегда казалось, что на лице ее играют солнечные зайчики, а тело излучает по-женски таинственное тепло, от которого даже у видавшего виды воина замирает сердце.
Скирвайлис гордился тем, что сумел найти старшему сыну такую замечательную жену, и в то же время порой с испугом ловил себя на мысли, что ему самому эта женщина очень нравится. Когда он видел ее, у него сладко и тревожно замирало сердце.. Не раз князь мучительно думал: где, когда он видел женщину, на которую так разительно похожа его невестка? Он вспоминал и никак не мог вспомнить, не мог отделить образ той незнакомки от Мансте. И вот по дороге из лагеря крестоносцев его осенило…
Да, это была невольница, которую он встретил в Мазурии, когда литовское войско возвращалось из дальнего похода в землю Бранденбург. Ее вместе с остальными пленницами везли жемайтские воины. Скирвайлис, тогда еще совсем молодой, не старше Гругиса, юноша, бросил на девушку взгляд и восхищенно замер. Его заворожили исполненные невыразимой скорби глаза. Скирвайлис скакал верхом рядом с телегой, пытаясь еще и еще раз заглянуть в лицо обреченной. Такой красавицы ему не доводилось встречать. Он попросил развязать ей стянутые грубыми веревками руки, чтобы хоть как-то облегчить участь пленницы.
И надо же было такому случиться — к девушке намертво прицепился упитский князь Кяршис, назойливость которого, по собственным словам князя, объяснялась тем, что он первым увидел красавицу, а значит, добыча поэтому — его. Этот немало поживший на свете человек так распалился, что готов был мечом доказать свои права на пленницу. Скирвайлис тоже был из тех, кого голыми руками не возьмешь. Решили обратиться к военачальнику, гродненскому воеводе Давыду[3]. Это был суровый человек, бесстрашный воин, одно имя которого приводило в испуг неприятельских воинов.
Разгоряченные распрей, Скирвайлис и Кяршис ввалились в шатер воеводы.
Давыд хмуро выслушал их, закрыв глаза, будто мучимый болью. Неожиданно он вскочил и грохнул кулаком по деревянной колоде.
— Нашли из-за чего препираться! Девку не поделили! Невольницу! Позор! И это храбрые воины, и это мужчины! А ну-ка приведите ее сюда, я с ней живо разберусь!
Стоявшие на часах возле шатра воины помчались выполнять приказ. Спустя немного времени обворожительная мазурянка стояла перед языческим вождем. Давыд мельком посмотрел на девушку, и у него заняло дух. Но та отвернулась от него. Запустив пальцы в густые волосы, он яростно выкрикнул: