Да вроде бы прояснилось. И конец света отменяется.
— Думаешь, сокровенное действует?
— Думаю. Надо нам сюда перебираться. Тут нас правда не почуют, и драконы, может, за приют не поплатятся…
— Поплатятся… — хрипловатый голос едва не заставил лекаря отдернуть руки. Занятый разговором, он пропустил момент, когда узор, куда он понемногу переливал свое тепло, налился светом… и безымянный открыл глаза. — Вы же чаровали там… и не маскировались. Ордену выследить такие чары — как младенца по крику отыскать. Странно, что они еще не там…
— Значит, если Дан…
— А Син рыбу вчера приносил, — напомнил Стимий. — И Латка растила что-то.
— Злишев хвост! Скорей в лагерь!
Лагерь был цел. Еще издали, едва завидев летающих собратьев, Архант-ри успокоил свой нервный груз. Спокойно летают, мол… чужаков, значит, нет. Но едва дракон слетел к приметным маленьким навесам, как маленькая фигурка вылетела из-под зеленых ветвей и бросилась наперерез, едва не угодив под тяжелую драконью лапу.
— Ой, ребята… ой, как хорошо, что вы вернулись так быстро… тут такое… — Латка чуть не плакала. Хотя какое «чуть», лицо зареванное, глаза красные, губы прыгают…
— Орден? Дан? Что?
— Марите плохо! Совсем плохо! Клод, скорей, скорей, он ее еле держит…
«Марита ни за что не позволила бы, чтобы кто-то увидел ее в таком виде», — толкается в голову непрошеная мысль. Даже пробираясь дремучим густолесьем, даже после схватки с орденцами, нагруженная двумя мешками, своим и Дана, она как-то ухитрялась сберечь прическу, пусть самую простую, и непомятое платье, и руки, пусть в царапинах, но чистые. И Латку медленно, но верно отучала от привычек грызть ногти и шлепать босиком. А тут…
Сначала Клод ее просто не узнал.
Это растрепанное существо с расцарапанным в кровь лбом — красавица Марита? Это бьющееся на сене, едва удерживаемое Сином, норовящее вцепиться зубами в шею бедняги-южанина — это и есть та «милле безупречность», как звал ее ехида-Дан?
— Ей стало плохо сразу, как вы улетели, — частила рядом Латка. — Сначала молчала, только обронила, что голова что-то болит… Ну прилегла в шалаше, я ей компресс на лоб принесла, она притихла. А потом смотрю, встает. За голову руками держится, стонет, а встает! Я помочь сунулась, может, ей того, в кустики надо… Спросила, а она мне «Пошла вон». Я чуть черпак не уронила — она так никогда… даже сначала… ну ты помнишь ведь… а потом глянула, и Клод, взгляд у нее… не ее.
— Глаза? — лекарь присел рядом, пока не касаясь. Странно…
— Не глаза… — Латка мучительно пыталась подобрать слова. — Взгляд. Будто изнутри кто смотрит. Чужой. Нехорошо так, на вещь будто. А потом ей совсем плохо стало.