— Марита? — не сдержался он.
— Что? — обернулась дижонка, обдав его ароматом тающей в ладони сосульки…
Он что-то сказал тогда, как-то отшутился, весь поглощенный неожиданной догадкой. И весь вечер проверял новый «талант», незаметно принюхиваясь ко всем спутникам. Свежевыпеченным хлебом и яблоком пахла Латка. Уютный домашний запах, казалось, пропитал маленькую землевичку от волос до чистенького фартушка, в кармашках которого вечно лежали какие-то семена. Иногда он усиливался, иногда к нему примешивались другие ароматы: спелой земляники, цветов, мяты. А когда она смущалась и чувствовала себя виноватой (например, в тот раз, когда Латка скормила последние запасы драконятам), от нее пахло переспевшей грушей…
Тир пах нагретым железом и дымком костра. Когда он злился или снова вспоминал про плен в Ордене, в воздухе зависал запах приближающейся грозы… Клод тоже пах очень приятно — чистой свежей водой, порой травами. Стимий — горьковатым можжевельником. С Сином сложнее — южанин сначала вызывал весьма нехорошие мысли, именно от него несло крысами и ржавым капканом. Похожий запах, только слабеющий, доносился от безымянного и от серого браслета, и в конце концов Дан понял, что чует не столько самих парней, сколько наложенные на них чары подчинения.
Самое интересное, что драконы пахли тоже по-разному. Кто-то песком, кто-то — библиотекой, а малыши — сластями и сиренью.
Постепенно Дан привык оценивать ароматы и разобрался, что означает каждый. И даже научился использовать — например, вытащив на разговор Тира, когда над тем опять завис душный запах пыли и жары…
Никто не знал про его новый дар, неудобный, но полезный. Дереш-младший недаром был наследником в купеческой семье и прекрасно знал завет «Что дурень напоказ, то умный про запас». Торговцы не знатские особы, выставляющие ценное на всеобщее обозрение, настоящий купец всегда прибережет сундучок-другой в тайничке. А еще лучше — в двух-трех тайниках. Люди, они разные, доверять всем подряд может только несмышленое дитя, и «нюх» это прекрасно подтверждал.
Особенно здесь.
Он очнулся, когда какой-то потрепанный тип в синем цеплял ему на руки холодные браслеты. И мгновенно закашлялся от острого — и на редкость противного! — запаха. От типа, что-то ворчавшего про недопитое вино и отсутствие покоя, мерзко несло старой плесенью. Еще не понимая, что произошло, Дан отвернул голову — и чуть не задохнулся от запаха «сорника», пакостной ядовитой травки, растущей на свалках. Голову и так ломило, особенно в висках и затылке, со всех сторон наплывал стылый холод, и мерзкие запашки совсем не прибавляли хорошего самочувствия. Особенно, когда он понял, что шевельнуться не может. И даже не то что шевельнуться — не ощущает руки-ноги своими. Тело было как чужое, оно ощущало прикосновения, но не откликалось не то чтобы болью — даже щекоткой.