Но вскоре отец погиб в одном из сражений, как всегда лично участвуя в бою, а мать вместе с сыном остались живы, правда, вынуждены были бежать от врагов рода в далекие северные страны, и урок был усвоен. Правда, здесь для чужаков достойного положения не было, и Мустафир надолго, очень надолго потерял возможность приказывать…
Он отпил подслащенный медом напиток. Северные варвары — даже забавно! — желая показать изысканность вкуса, пили южный ашати без сахара. Морщились, но пили, доказывая свою избранность. Что взять с варваров.
А он всегда любил сладкое.
И долго был его лишен.
Сколько пришлось изощряться, кланяться, оказывать всевозможные услуги, ковром под ноги стелиться, лишь бы прибиться к сильным. Если б не рецепты ядов, коим научила мать, он бы, может, и не смог выбиться из рядовых. Как долго пришлось помнить, что в яме со змеями выживает не столько самая верткая, сколько самая ядовитая…
Тем слаще было сейчас, когда по одному его слову на драконов и магов двинулись бойцы. По его слову, по его воле. И победа будет его. А когда у него будут маги, то тут высокомерный Инченцио…
— Отче! — ворвавшийся в зал человек дымился. От серой укороченной на боевой манер рясы пахло паленым. — Отче… отряд разбит.
Чашка лопнула в руках, обдав горячими темными брызгами, белые осколки дорогого «вечночистого» стекла попадали на рясу, на стол, на пол… как много осколков…
— Как?! — голос стал вороньим криком. — Как?!
— На их стороне не только драконы… Мы не успели, те маги, про которых говорила землевичка — они уже прибыли! Там везде смерть! Везде!
«Смерть!»
— Маги? Маги?! Но Инченцио сказал…
Сказал? Солгал! Подставить решил! Меня?!
Ну, ****!
Всполошенные мысли заметались, как птицы, попавшие под шквальный ветер.
Он же меня успокоил, что успеем… мог подставить… не его же бойцы… откупится, выйдет чистеньким перед Кругом, не первый раз. А я? А мне что?
Под тонкой кожей туфли — порой он позволял себе роскошь вспомнить родные традиции — хрустнул осколок. Мустафир остановился. Осколок… чашка… сладкий ашати… туфли из мягчайшей кожи… старинный ковер с бесконечными вариантами движущихся узоров…
Всего этого в жизни провалившегося заговорщика больше не будет. И вдруг стало до слез жалко и чашку, и роскошные, так и не попробованные фрукты десерта, и свое право приказывать…
А вслед за этим люто вскипела злоба.
Инченцио. Вот кто во всем виноват. Инченцио.
— Мага мне! Телепортиста! Быстро!
Говорят, люди мечтают о чудесах. Божьих ли, мажьих, не важно. Подружки на деревенских посиделках порой среди обычных песенок про любовь-разлуку пели старинные, пра-пра-пра-бабкины еще, запретные, где чародеи и колдовки не были «порчеными», а помогали божьей паре разобрать человечьи судьбы. Была, к примеру, песня, как влюбленный парень пришел к дивчине по сотворенной колдуном радуге, была про то, как чудодей согласился помочь парню добиться сердца одной красавицы, но что-то у него все время не получалось. Хотел цветы у дома наколдовать — выросли такие колючие да частые, что всей деревней заросли прорубали. Попросил влюбленный дождика, чтоб девушка дома посидела, так дождь пошел не из воды, а из пуха. Вся округа чихала сутки без продыху. А уж от начарованной мыши удрал даже сам отважный герой. Правда, девушку прихватил, чтобы «мышка» не покусала. Размером-то она удалась с доброго кабана! Песни такие, само собой, были запретными. Но магов в Пригорках не водилось, Орден был далеко, отцы-матери смотрели на песни сквозь пальцы… и неудивительно, что девушки были готовы даже порченого колдуна увидеть, лишь бы в серой жизни хоть ненадолго промелькнуло оно, чудо.