— Присядьте же. Вы, несомненно, пришли с новостями? И, несомненно, благими, достойный соратник?
— Не дури мне голову, соратник! Мне нужен твой маг.
— Боюсь, что…
— Правильно боишься! Войско разгромлено. Маги ушли. Драконы тоже. Потери огромные. Это полный провал, и, если меня потянут к ответу, я то я тоже молчать не буду! Мне нужен твой маг, слышишь?! Сейчас же!
Ну, еще немного.
Рука уже не болела — она просто вопила, от дергающей боли мутилось в глазах и очень хотелось пить. Потерпи, дорогая. Закончим — клянусь, наложу повязку. Не веришь? Вот все вы, женщины, такие…
Нитка за ниткой. Волосок за волоском браслет становился все тоньше. Росток заинтересованно толокся рядом и совался под руку…
И оставалось совсем немного, когда в коридоре затопотало, дверь с треском отлетела в сторону, и шибануло знакомой вонью.
«А вот это плохо…»
10. Драконы, боевая зелень и нежданная помощь…
И не просто плохо… оба достойных (и пахучих!) отче были в состоянии «змея в броске». В детстве горожанин Дан змей не встречал, первое знакомство состоялось в четырнадцать, в одной из первых торговых поездок, и вышло запоминающимся. И даже в словарь вошло. «Змейка» — говорил златоградец, провожая одобрительным взглядом особо изящную и ладную в движениях девушку. «Гадюка» — это о менее симпатичных, точнее, об особо злобных девицах, вытворивших что-то противное. Первой такого именования удостоилась одна алтийка, плеснувшая кипятком на более красивую сестру… «Змея плюс жаба» означало личность, только что отхватившую какую-то добычу и оттого благодушную. И так далее. А «змея в броске» — это паршиво. Это значит, что злости у нападающих что яду у гадюги, причем злости крепкой. Это значит, что любые доводы мимо, и «уболтать» этих, оттянуть время, не удастся. Змеи-то глухие, ничего не слышат, а в злости и не пытаются услышать. «Змея в броске» значит, что договориться невозможно…
А ведь все могло получиться.
И за что ты со мной так, Судьбиня? Я вроде никого из девушек не обижал, все с улыбкой прощались…
Мысли вихрем неслись в голове, но пересохшие губы уже складывались в привычную защитную улыбку:
— Вечер добрый, отче. Чем обязан такой чести?
Укол тягучей болью вошел в лоб как раз в тот момент, когда Ррахон наконец перестал осторожничать и «попробовал» новую землю в полную силу. И не просто попробовал, а сначала «впитал капельку», в четверть силы, еле-еле касаясь, а потом не выдержал и, раскинув крылья, принялся жадно вбирать, захлебываясь и жадничая на каждом «глотке».
На заброшенном поле, уже начавшем зарастать лозняком и дикой ивой, некому было видеть, как катается, подминая траву и молодые гибкие стволики дикодревья, огромное тело, сначала невидимое, а потом на глазах набирающее цвета и четкость очертаний. Некому было смотреть, как по крупной чешуе пробегают искры, мгновенно впитываясь в блестящую шкуру. Как впиваются в почву золотистые драконьи когти, и словно растекается вокруг них голубоватый легкий не то дымок, не то просто туман. Да и нельзя было много увидеть слабыми человечьими глазами. Разве что через месяц-два, когда все «выпестованное» окончательно впитается, тогда и станет ясно…