— Вася — карася, пуза порвалася. Заметив разодранное лицо, заменяет слово «пуза» на «морда» и радостно продолжает распевать, довольный собой. Чувствую, благодаря чужому опыту, необходимость терпеть злые шутки. Видимо парень чем — то опасен. Вот и тот дом, в котором меня подкармливают и собираются усыновить. Из высоких, богато украшенных резьбой ворот выходит стройная баба с чёрными, туго забранными наверх под платок волосами:
— Опять ничо не ел Василко? — спрашивает тётя Таисья жалостливо. Весенний вечер уже прохладен, но от этих слов во мне разливается тепло и радость.
— Заходи вечерять, — зовёт ласково, — у нас много сегодня осталось. Чуть тише и многозначительно добавляет, — Сам приехал, ждали, вот и наготовили». Понимаю всю важность сегодняшнего позднего ужина. Финансовый успех дела, которым занимался хозяин, определил решение об усыновлении меня. Почему я подумал именно так, понять не успеваю. Передав последних коров хозяевам, возвращаюсь почти тотчас. Разглядев в темноте мою поцарапанную рожицу, ждущая меня женщина всплёскивает руками и кричит, чуть не плача:
— Сиротинушко ты горемычное, так и убиться недолго. Молчу, понуро опустив голову. Кажется, именно сегодня меня будут проверять на пригодность к званию сына.
В горнице горят две керосинки, освещая празднично заставленный стол и людей за ним. Но более всего ещё из сеней меня волнует завораживающий запах варёного мяса с чесноком. Немного теряюсь, попав в круг света, но инстинктивно крещусь на иконы в переднем углу, подсвеченные лампадкой. Как хорошо, что религиозные инстинкты парнишки так сильны. Все сидящие около стола мне знакомы.
— Здраве будьте хозяева дому, — произношу я с поясным поклоном. Сидящий под лампой хозяин Яков преувеличенно серьёзно отвечает:
— И тебе не хворать, Василий. Маленькая старушка, сидящая ближе всех ко мне — его мать — подмечает:
— Да уж где-то расшибся, пострелёнок?.
— Запнулси, — отвечаю с наигранным вздохом, предварительно чуть помолчав. Все радостно хохочут. Только дед, сидящий на отшибе, внимательно наклоняет к свету остроносое и хищное лицо, чтобы лучше разглядеть меня.
— Вот кто тут главный, — предполагаю сразу. Старику показалась слишком сложной моя игра интонациями. Или заподозрил хитрое желание развеселить собравшееся общество. Почти тут же дед Прокоп успокаивается.
— Показалось, — решает он.
— В будущем стоит быть с ним осторожнее, — отмечаю в уме.
— Любопытно, — мелькает мысль, — почему я слышу его?. Собственно, на лице этого деревенского психолога всё написано открытым текстом.