Не знаю, каким путем я шел из дома мистера Грэма. Я не помню ни одной улицы, хотя все они были мне знакомы.
Один раз сознание вернулось ко мне, и я понял, что оказался на набережной; помню, что я ощущал непреодолимое желание одним прыжком найти забвение в темных водах реки.
Простая случайность помешала мне.
Мое внимание привлек плеск весел; я увидел лодочку, которая причалила к тому месту, где я стоял; на набережной послышались торопливые шаги и, обернувшись, я увидел при свете луны здоровенного моряка; он нес под мышкой свою морскую куртку, а в руках — потрепанный саквояж. У него было добродушное лицо, и, проходя мимо, он дружески похлопал меня по плечу и весело воскликнул: «Ну что, а не поехать ли и тебе с нами?»
Сам не знаю, как это вышло, но я согласился. Он пристально посмотрел мне в лицо, окинул взглядом мой костюм и, ни о чем не расспрашивая, — ни о том, кто я такой и есть ли у меня средства заплатить за проезд, со смехом крикнул: «Тогда милости просим в лодку!»
Очевидно, он думал, что я шучу. Но я прыгнул в лодку и через несколько минут очутился на небольшом корабле. Мне было решительно все равно, куда он идет. Через два дня я узнал, что мы шли в Рио-де-Жанейро.
На пароходе была еще одна пассажирка, Люси Грэй, дочь капитана. В первые дни я почти не замечал ее и, может быть, до конца пути не обратил бы внимания на этого полуребенка, если бы мое странное поведение не побудило ее действовать так, что я сначала удивился, а потом заинтересовался. Мой беспокойный вид, постоянно тревожное состояние духа, отвращение к пище, безразличное отношение ко всему происходящему вокруг крайне изумили ее и возбудили в ней сострадание. Вначале она решила, что я ненормальный, и держала себя со мной соответственно. Она садилась напротив и целый час могла рассматривать мое лицо, даже не подозревая, что я тоже глядел на нее, а потом уходила с глубоким вздохом. Иногда она приносила мне что-нибудь вкусное и просила съесть; тронутый ее вниманием, я охотнее принимал пищу из ее рук. Кончилось тем, что она стала заботиться обо мне. Но когда я стал спокойнее, когда волнение перешло в меланхолию, которая все же была не так ужасна, как лихорадочное возбуждение первых дней, она стала сдержаннее. А когда я наконец овладел собой и смог принимать участие в общей жизни, Люси начала держаться от меня подальше, и для того чтобы сказать ей что-нибудь, я должен был ее искать. Она явно избегала меня.
Как-то дурная погода загнала меня в каюту, где Люси обычно сидела и читала. Мы часто бывали там вместе, тем более что капитан Грэй (тот самый моряк, который пригласил меня), был этим доволен. Этот добряк не меньше дочери огорчался, глядя на меня, и думал, что эти беседы разгонят мою грусть.