Глаза машинально бегали по строчкам:
Садится солнце за горой,
Туман дымится над болотом,
И вот, дорогой столбовой,
Летят, склонившись над лукой,
Два всадника лихим полетом.
Один, высок и худощав,
Кобылу серую собрав,
То горячит нетерпеливо,
То сдержит вдруг одной рукой.
Мал и широк в плечах другой,
Храпя, мотает длинной гривой
Под ним саврасый скакунок —
Степей башкирских сын счастливый.
Думы текли неспокойно. Они сменяли одна другую, не спрашивая человека. Как и многие миллионы граждан Советской России, Петр Филиппович в этот день не раз задавал себе один и тот же вопрос: «Что я теперь должен делать?»
В час больших испытаний человек не может удовлетворяться обыденной работой, которой занимался изо дня в день. Хотелось совершить что-то большое, необыкновенное. Стасюк, сжимая руками виски, неожиданно вскочил и начал ходить по комнате большими шагами, заставляя умную овчарку подозрительно следить за собой.
Когда угасла заря, зазвенел серебряный подголосок, и звон этот поднялся над колонией, пробежал над рекой, задержался над лесом и тихим эхом вернулся обратно. Казалось, что дежурный нехотя провожает этот тревожный июньский вечер.
Удары были редки, медленны и отчетливы.
Петр Филиппович остановился среди комнаты и прошептал:
— Что мне делать? Заключить договор на вторую половину года на изготовление шифоньерок, заказать новые дисковые пилы и начать строительство нового корпуса? Или послать все это к чорту и добиваться срочной отправки на фронт? Здоровый человек, отлично знающий военную службу, не может оставаться здесь: личный пример — решающее условие для воспитания молодого поколения. Как же пойдет на фронт молодежь, если я сам останусь в глубоком тылу? Как мало мне будет веры!
Дверь открылась. Комсорг Дмитриев, дежурный по колонии, кашлянул. Петр Филиппович, облокотившись на подоконник и задумавшись, не заметил его. Тогда Дмитриев, переступив порог, громко и решительно сказал:
— Разрешите доложить?
Петр Филиппович удивленно оглянулся и сдержанно произнес:
— Да, пожалуйста.
Дмитриев не увидел следов волнения на спокойном лице начальника, оно было по-обычному сурово, немного более бледно. Откашлявшись, комсорг отдал по-военному честь и быстро доложил:
— Товарищ начальник Уфимской колонии! Во вверенной вам колонии происшествий нет. Больных нет. Проверки проведены во всех корпусах. Доклады дежурных принял лично.
Петр Филиппович спросил:
— Все?
— Да!
— Вольно, можете итти.
Дмитриев продолжал стоять. Начальник с недоумением взглянул на него.
— Разрешите по личному вопросу?
Дмитриев после волнений этого дня пришел к единственному, как ему казалось, правильному выводу: он должен быть там, где труднее, где верность Родине надо доказать кровью и жизнью, самым дорогим для человека.