Плот вышел в путь.
Встречные пароходы давали отмашку>[4]. Капитан «Барнаула» Круподеров поднялся на мостик, узнал Мухаррям-бабая и громко прокричал в рупор:
— Салям, Мухаррям-бабай! Значит, начинаем навигацию?
— Салям! — ответил бабай, снимая широкополую белую шляпу. — Сороковую весну с тобой встречаемся. Еще встретимся, знако̀м...
Колонисты с любопытством наблюдали за капитаном, прислушиваясь к разговору.
— Больно хороший капитан. Самого Чапаева переправлял через Ак-Идель, — сказал бабай, провожая глазами тяжелый буксирный пароход, тащивший две баржи. — Каждый год он первым поднимается, а я первым спускаюсь вниз. Тропа наша речная не легкая, неверная. Особенно трудно в верховьях да на Юрюзани. Вы там не были, поэтому не знаете, что такое сердитая река. Там на сто третьем километре от Большого Кутюма стоит почти около пристани меряный столб — якорь. А в Саламатовке со дна огромные камни выступают. И к берегу валит, ой как валит. Удержишь плот — хорошо, не удержишь — прощай. Гнет, гнет — и все...
Увлеченные рассказом деда, юноши забыли про плот. Вдруг старик закричал:
— Эй, эй, ребятки, нажимай вправо! Всем телом ложись! Так... Правильно!
Плот вышел на фарватер.
— У Исановки ныне ходовую заметало. У островов…
На другой день река вышла в широкую долину, течение ее стало медленным. Колонисты с восхищением наблюдали за берегом.
Скалы и леса обрамляли реку. Очертания скал причудливо менялись. Нельзя было равнодушно плыть мимо «Колотушки», скалы, на которой природа поставила рюмку высотой в десять метров! Картины одна чудесней другой мелькали перед глазами колонистов: гранитные башни, пихтовые леса, березовые рощи, зеленеющие долины, глубокие ущелья сменяли друг друга.
Как-то вечером Мухаррям-бабай стал с беспокойством поглядывать на запад, но ничего не сказал. Утром подул легкий ветерок, который все крепчал. Мухаррям-бабай нахмурился:
— Буря идет... до Каргино надо торопиться, там есть спокойная гавань.
Низко прошли над головой тучи. Ветер начал прижимать к земле кусты. Волны кидались на плот, он качался. Колонисты, приуныв, жались к старику.
Матросов с волнением смотрел, как одна за другой волны накидывались на плот. Пошел проливной дождь. Все промокли до костей.
Наконец пришла настоящая беда, которой так страшился старик: крайняя кошма оторвалась и поплыла отдельно.
Рашит, находившийся ближе других к месту происшествия, подбежал к старику, но все уже заметили разрушение.
— Надо ловить!
На крик Рашита откликнулся Матросов, побежавший к единственной маленькой лодчонке, но Мухаррям-бабай остановил их: