Вечером зашел в землянку старшины, хотелось поговорить с ним откровенно, как бывало разговаривал о чем-нибудь наболевшем с начальником колонии Петром Филипповичем, отчего на душе становилось легко и свободно. Но Соснин был занят — он регулировал радиоприемник — и попросил Матросова подождать.
— Сейчас будут передавать последние известия, — озабоченно сказал он. — Возьми, Саша, лист бумаги, сколько успеем, запишем. Может, опять про Сталинград сообщат.
Матросов взял карандаш и чистый лист бумаги, пристроился у краешка стола. Что-то визжало, свистело в аппарате, но вдруг отчетливо донеслись знакомые позывные — всенародно известная мелодия песни «Широка страна моя родная...»
— Ты слушай диктора и записывай, только пиши начальные буквы каждого слова. К примеру, вместо миномета пиши букву «м», пулемет — «п», орудие — «о». Иначе не успеем.
Отчетливо, громко заговорил диктор:
— За время наступления наших войск под Сталинградом с 19 ноября по 11 декабря у противника захвачено...
Саша начал быстро писать: «с» — 105, т — 1510, о — 2134... Тысячи пулеметов, автомашин, миллионы снарядов, десятки миллионов патронов. Одних пленных свыше семидесяти тысяч.
Диктор еще продолжает говорить, а Саша уже быстро отложил карандаш, вскочил на ноги и бросился обнимать старшину.
Соснин, легонько отстранив его, прищурил умные глаза, с улыбкой следя за Матросовым, бурно изливающим свои чувства, потом тихо произнес:
— Порадовался один, и хватит. Если товарищи не спят, сообщи и им.
— Я их разбужу! — возбужденно воскликнул Саша.
Матросов не мог вместить в своем сердце эту огромную радость, он забыл о том, зачем приходил к старшине.
— Я побежал, спокойной ночи! — крикнул он и выбежал из землянки.
Не дойдя до своей землянки, Матросов вдруг остановился, как вкопанный. Радость как рукой сняло. «Чему я радуюсь? Другие дерутся, а я тут торчу. Под Сталинградом солдаты кровь проливают, жизнь отдают, а я в болельщиках хожу, сочувствую. А еще в колонии давал ребятам обещание... Позор!»
И уже без того восторга, который охватил его в землянке Соснина, он вошел в блиндаж. Молча поставил в угол автомат, сбросил полушубок, присел. Ребята укладывались спать. Саржибаев, задумчиво уставив свои острые карие глаза в низкий бревенчатый потолок, что-то насвистывал. Гнедков сидел перед печкой, на коленях его лежала раскрытая книга. Селедкин зубрил устав. Перчаткин пил чай, следя безразличными глазами за пламенем в железной печке. Он с аппетитом прожевывал сухари, предварительно намоченные в чаю.
Саша со злостью проговорил:
— Только знаете спать, да книги читать…