— Что тогда?
— Я же знала, что у тети Шуры есть ключ… И… Ну вот и все… В конце концов Рогожиным эти иконы и не нужны вовсе… Я не знала, что Володя деньги взял, — это, конечно, нехорошо.
— Деньги плохо, а иконы можно?
— Это ж религия. Одни дураки за них держатся или зарятся на них.
— Это государственное богатство. Рогожин завещал их Третьяковской галерее.
— Что же он сразу не отдал?
— Для него это память о родителях. — Кузьмичева помолчала. — Где же теперь иконы, вы знаете? Шаров отдал их иностранке?
Марьяна энергично покачала головой.
— Нет. Он только показал. Мы вообще-то решили, что если они не подойдут ей, потихоньку вернем их Рогожиным обратно.
— Подошли?
Марьяна кивнула.
— Но Володя сказал: пока вызов не получим, не отдадим. Вообще отдадим перед самым отъездом…
— Так где они?
— Он их спрятал на даче… у родственников.
— В Переделкино?
— Он сказал вам?
Кузьмичева промолчала.
— Скажите, пожалуйста, — Марьяна попыталась улыбнуться, но улыбка получилась жалкая. — Что мне будет? Меня ведь не арестуют?
Ефросинья Викентьевна сидела, опершись локтями на стол, прислонив сжатую в кулачок ладонь к губам.
— Разве вам плохо жилось, Марьяна? — с горечью спросила она.
— Но мне хотелось жить по-настоящему, — жалобно проговорила девушка. — Знаете, чтоб был большой дом, красивая машина, путешествия… А здесь что: скучная работа, старая квартира, плохая мебель, колготки иногда купить не на что…
— На путешествия, дом, машину и за границей нужны деньги.
— Так там знаете как все дешево? Безработный на свое пособие может купить сто водолазок. Мне мама рассказывала. Да и читала я… — Она тяжело вздохнула, поднялась со стула. — Мне можно уйти?
Ефросинья Викентьевна печально посмотрела на нее.
— Вы совершили преступление.
— Ничего я не совершала, — злобно проговорила Марьяна. — Володька брал, он и отвечает… Я законы знаю…
Город изнывал от жары, необычной для середины сентября. Несмотря на поздний час, в накалившемся за день троллейбусе было душно. У Ефросиньи Викентьевны разболелась голова, и последние две остановки она решила пройти пешком. Тускло освещенные улицы пустынны и неуютны. Из сквера, мимо которого она проходила, раздавалось нестройное пение, бренчали гитары.
«Пьяные», — подумала Ефросинья Викентьевна, ускорила шаг и тут же устыдилась своей трусости. Хотя знала, что одной ей с компанией не сладить, если те вдруг надумают к ней приставать. Затуманенный мозг и безлюдность улицы придают им смелость, а точнее, веру в безнаказанность.
Ефросинья Викентьевна вспомнила вдруг случай, происшедший с ее первой наставницей, полковником Мариной Ивановной Бугриной. Маленькая, хрупкая, она была похожа на знаменитую когда-то артистку Янину Жеймо. Однако, несмотря на ее ангельский вид, перед ней трепетали самые отпетые бандиты. А вот ходить поздно вечером по улицам Марина Ивановна боялась. Однажды, когда она возвращалась домой, ее стали преследовать два показавшиеся ей подозрительными типа. Заметив это, она остановилась и притворилась, что захлебывается от кашля.